— А что будет с Барчуком, ведь не исключено, он тоже принимал участие в устранении… в убийстве Веточки?
— Как я понял, по распоряжению Шефа всех свидетелей перепроверяют. И кажется, кое-кто теперь по-новому смотрит на происшедшее. — Вообще-то, я не должен был это говорить, но она была почти что одна из наших, так что нарушение служебной тайны здесь было сомнительным. И от салата осталась еще половинка порции, так что я мог порадоваться жизни. — Он имел возможность толкнуть Клаву, а затем сломать ей шею. Его допрашивают именно с этой версией, и мне кажется, он в конце сознается.
— Сломается?
— Сознается.
Не забывай, у меня есть устное подтверждение убийства от самого Комарика. Тот сказал, что дал санкцию…
— И все-таки, — сказала Аркадия, — мне не совсем ясно…
— Послушай, — я вскипел, и это было зря, но я уже не мог остановиться, даже обращался к ней на «ты», — в этом деле останется полно неясностей и умолчаний. Уйдут от расплаты те, кто стоял за Комариком, не будет преследования иных из его клиентов, которые в нормальном государстве вполне должны были бы сидеть. Все свалят только на Прилипалу. А жаль.
Она вздохнула и все-таки продолжила:
— Не знаю, может, то, что не стали копать дальше, и правильно. Бизнес — это война… Тогда я решил и с ней разобраться. Чтобы по крайней мере в одном вопросе для меня наступила та ясность, которой она так хотела.
— Скажи, ты напустила меня, Шефа и наш отдел на Комарика и его банду за сестру?
Она провела по лицу тонкой рукой, словно снимая невидимую паутину.
— Ну, в общем, да. Конечно, именно за Веточку…
— А ты не лжешь? Он должен был получить заказ на проведение в России каких-то довольно значительных средств, и ты примерно этим же занимаешься. И теперь, когда Прилипала сгорела…
— Теперь, когда Прилипала сгорела, эти вложения, очень может быть, пойдут по нужным нам каналам. Потому что с тем грузом, какой ты навесил на Прилипалу, ни один честный инвестор не будет иметь с ней дело.
— И ты в этом концерте будешь не последней скрипкой, и не последней в разделе пирога?
Она опустила голову, потом подняла ее.
— Да, ты правильно все понимаешь.
Я набрал побольше воздуха.
— А Березанского тебе не жаль?
— Двурушник. Пытался, как сказал Борь-Борь, даже ставить в моем доме подслушивающие микрофончики…
— Но не слишком ли сурово он получил за свои игры? Согласись, очередь из «узи» в упор…
— Он сам выбрал свой путь. Таким цена — копейка в базарный день.
Так, вот эта милая, красивая даже в своей болезни женщина была из их клана — из клана тех, кто приказывал воевать, а потом считал, что все правильно.
Странно, чем больше я смотрел на нее, тем естественней мне казалась ее позиция. У нее не было с тем, что она делала, ни малейшего расхождения. Она и не спала-то, наверное, лишь потому, что ее мучили мысли, как это она не смогла захапать больше…
— Значит, — спросил я ее, чтобы случайно не ошибиться, — в этом было больше делового расчета, чем желания рассчитаться за сестру?
— Ну, ты меня переоцениваешь, все-таки операцию придумывала не я. Были люди, которые…
— Конечно, вы и не могли продумать, как все получится. Операцию вел я, и чтобы она была более жесткой, вы даже не поставили меня в известность о многом, что вполне могли бы, как я понимаю сейчас, рассказать. Жаль, — сказал я, подводя итог, — ты мне казалась другим человеком.
Она вскинулась.
— Долго?
— Почти все время. — Я подумал и уточнил: — Практически до сегодняшнего дня. Со смертью Веточки ты примирилась. И, в общем-то, не слишком о ней уже горевала, но тут пошло дело о крупных деньгах… И тогда ты подумала, что этот аргумент вполне может выйти на первый план.
Знаешь, мне почему-то кажется, Веточка так никогда бы не сделала.
Все, последний патрон был уложен в сумку, да их и осталось немного. Все тряпки и мелочи. И даже моток клейкой ленты, которым я ни разу так и не воспользовался. А ведь собирался. Но вместо ленты все решили «стволы».
— Да какое право ты имеешь так думать? — вдруг заявила она возмущенно. — Это ведь ты все провернул, ты все устроил…
— Я, кто же спорит?
Я пошел к двери, но остановился и посмотрел на нее еще раз.
— И самое интересное, я на тебя не злюсь. Я теперь знаю, из какой гипотезы вы исходите, когда принимаете подобные решения. Я прочитал это на стене в «Преисподней» — кабаке сатанистов.
— Я помню, — сказала она.
Я не мог вспомнить, рассказывал ли об этой детали, но это было не важно. Она знала, что имелось в виду.
— Так вот что думаю я — мочила, которого приглашают для убийств и окончательных расчетов. Вы не правы. Вы всего лишь предполагаете свою сущность в других людях, а это не так. Видишь ли, помимо оборотной и лицевой частей, есть шар, у которого все стороны одинаковы. И к тому же он состоит из одной-разъединственной поверхности. Таковы люди, по крайней мере, большая их часть.
Я поклонился на церемонный восточный манер и ушел, закинув сумку со своими игрушками за спину. Как после тренировки.