Я слетел со своего кресла, прижал руку, проверил, под подушкой ничего не было.
Я отпустил его, проклиная, что так лопухнулся с самого начала, проверять следовало сразу. Хорошо, что я не ошибся, а если бы он оказался хитрее, чем я думал? Дело дошло бы до пальбы, а этого не хотелось бы.
Он стер кровь с лица скомканной простыней и сел. Я снова сел в кресло.
— До меня дошло, мальчик, что ты можешь мне рассказать кое-что по поводу стрельбы на даче Ветлинской позавчера, ближе к вечеру.
Он потряс головой.
— Кого? Я не знаю, о ком ты тут!..
Снова в его голосе возникли эти визгливые, наглые нотки, я пнул его ногой в коленку. Он схватился за нее, хотя ему определенно не было больно. Но я уже и не хотел, чтобы ему было больно. Я просто выражал угрозу, он все понял.
— Я говорю о даче сестры Веточки.
— А, ты все об этой. — Он снова вытер кровь, но уже не очень удачно, часть просто размазалась по роже, и от этого он стал похож на хорька. — Да не знаю я! Что ты так возник из-за этой шалашовки?..
Теперь я ударил его ногой в голень изо всей силы, вскочил и пару раз саданул по ушам. Поднял к себе за ткань, как в дзюдо. Он скорчился от боли, страха и моего вида.
— Имей уважение к покойной, она выступает как моя нанимательница, хорошо?
Он кивнул.
Я бросил его на кровать, снова сел в кресло. Он приходил в себя довольно долго, что ни говори, а двойной удар по ушам очень дезориентирует. Пока к нему возвращался слух, я сидел и ждал. Наконец мне надоело.
— Отвечай, ты был на ее даче?
— Она когда-то приглашала меня, чтобы развлечься, но я не поехал. А потом ни разу не был.
— А позавчера?
— Нет, не был.
— Учти, тебя видели.
Он облизал губы.
— Нет, это был не я.
— Тогда как ты объяснишь, что тебя видели?
— Таких, как я, много… В чем он был одет?
— Кто?
— Ну, тот, кого приняли за меня? — он снова сел, потряс головой. — У меня только куртка и плащ. Больше ничего нет, если не веришь, можешь обыскать.
— Вот еще, обыскивать тебя. Сам все скажешь, — произнес я лениво, в блатной манере, через губу. Он дрогнул, посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами. — Тогда так, кто взорвал эту дачу вчера днем?
— Какую дачу?
— Все ту же дачу Ветлинских, идиот!
Орать вообще-то не рекомендовалось, потому что от крика такие типы, как этот подонок, только восстанавливались. Но мне тоже нужно было ваньку валять, вот я и работал.
— Не знаю. Меня там не было ни позавчера, ни вчера. Никогда не было, не взрывал я ее.
— Ты врешь. Менты нашли за пару домов до этой дачи отпечатки колес твоей тачки. Там был ты.
Он снова потряс головой.
— Нет, не я. А тачку я переобул уже после Нового года. Может, просто у той, которую ты ищешь, тоже новая зимняя и той же фирмы?
— Ну и что у тебя за фирма на колесах?
— Не знаю. Я тачкой не занимаюсь, просто плачу, сколько нужно, и все.
— Ты как-то юлишь все время, — сказал я с деланным презрением. — Если тебя проучить…
Он откинулся назад, поднял ноги, прикрываясь ими от меня, как в детском саду, честное слово.
— Не трогай меня, я правду говорю.
Я пнул его по этим самым ногам, он зашипел, но не убрал их.
— Еще тебя видели с Метелей. Вы пытались пролезть по крышам в дом Аркадии.
— Это опять сестра Веточки? — он снова вытер лицо, на этот раз, наверное, стараясь стереть пот, выступивший от страха. — Нет, мы с Метелей такими делами не занимаемся. По крышам то есть не лазаем.
— Ну-ка, вспомни. Ночью, со спортивной мелкашкой при глушителе? Нет, не вспоминается? А кто-то еще прикрывал ваш отход — и когда это было?
Он сел, ударил почти от настоящей досады кулаком по кровати.
— Не знаю, когда, понял?! Я вообще все это первый раз от тебя слышу.
— Ах, первый? — я стал подниматься.
Он вскочил, скривился от боли в ногах, но все-таки не упал, прижался спиной к стене, выставил вперед кулаки.
— Не трогай меня! Я ничего не знаю. И к Ветке ни разу не прикоснулся даже, она не захотела, ее парни повыше интересовали… Когда я к ней как-то пристал, она не далась, даже в живот меня боднула, а не далась… Не трогай, понял.
Я от этих дел давно в стороне!
Он голосил, от страха у него начиналась истерика. Не потому, что этот приступ меня беспокоил, а так, чтобы почувствовать что-то надежное в руках, я достал свой «узи» и положил на колени. Снял с предохранителя, но затвор не передернул. Нежно погладил по стволу, по мушке, по дульному срезу.
— Ты не поверишь, как мало эта машинка шумит. Просто муха не взлетает, когда стреляешь короткой очередью. А я очень люблю, чтобы патронов на дермецов, вроде тебя, немного расходовалось.
Он посмотрел на «пушку», сглотнул слюну, смешанную, вероятно, с кровью.
— Слушай, мы только разговаривали с ней, правда.
— О чем?
— Ну, она с глупыми вопросами приставала.
— С какими?
— Что я, еврей? — Он, казалось, искренне удивился. — Два года помнить какие-то разговоры? Да если бы мы даже трахались, я бы и то за это время забыл, как это у нее получалось!
— Вспомнить никак не можешь? — я вытянул руку с автоматом в его сторону. Правую положил на затвор.
Он не отвечал, смотрел на меня как загипнотизированный.
— Отвечай!
Он вздрогнул. Помотал головой.
— Нет. Не помню. Сказал же — глупые вопросы были, я их и понять не мог.