И тогда они подумают, что я чего-то не пойму — ведь я же ломовик, — и сделают ошибку, должны сделать. Такой путь расследования я избрал сначала экспромтом, а теперь осознанно и методично.
Он не отвечал, в его глазах была паника, но пока еще контролируемая, зато ненависть — совершенно неконтролируемая.
— Куда подевался Барчук?
— Уехал покататься на горных лыжах. Он давно планировал эту поездку.
Я потянулся своей лапищей к его календарю, повернул к себе, посмотрел, на нем было полно записей.
— Врешь ты все, Костя, — сказал я.
Он проглотил слюну.
— Он не знал, получится ли, вот и делал эти замечания. Но получилось, он уехал, говорю вам. А заметки оставил мне, как заму.
— Ты стал замом?
Он попытался вырвать ворот своего пиджака из моих рук, не вышло.
— Я тут, этого для вас достаточно.
— Нет, мальчик. — Я захватил новые складки ткани и попробовал сделать так, чтобы они впились ему в нежную кожу на шее. — А Клавдия, где моя подружка?
— Она… — он уже не дергался, только сучил ногой, потому что ему было все-таки больно, хотя и не очень, — они давно то сходятся, то расходятся… На этот раз решили поехать вместе.
— Мне не придется звонить ее матери?
— Вы не посмеете!
Его гнев был бы забавен, если бы это было настоящее чувство, настоящее негодование. Но в этом я сомневался.
— А почему, собственно? Мама должна знать, что происходит с ее дочерью, ведь внуков нянчить ей, или?..
Он все-таки вырвался. Вскочил, забился в угол и посмотрел на меня оттуда грозно и злобно, как крысенок.
— Вы… невыносимы. — Он оправил пиджак.
Как раз в этот момент новая секретарша и просунулась через стукнувшие так знакомо бамбуковые висюльки. И как прежде, я даже не обернулся. Потому что внешне ничего страшного в кабинете не происходило, если не считать того, что я возлежал на главном столе этой конторы, как на не очень удобном пляжном лежаке.
Потом секретарша исчезла, Боженогин не подал ей никакого сигнала об опасности, не попросил помощи — в этом я был уверен.
— Какое вам до всего этого дело?
— Здесь убили сестру моей клиентки. А от меня прячут все, что представляет хоть какой-то интерес.
— Но мы не обязаны давать вам показания! Будь у вас официальный статус, я уверен, разговор был бы другой.
Я кивнул, слез со стола, подошел к нему, он сжался, ожидая чего-то нехорошего.
— Сомневаюсь. У вас тут сгнило все, что не для клиентов. И скопилось слишком много дряни.
— Не тебе судить! — он даже пальчиком в воздухе взмахнул.
— Мне. Вот, например, мне нужно знать, кто тут всем заправляет. Но никто не хочет устроить мне с ним встречу. Это плохо, это вызывает подозрение, что дело еще хуже, чем может быть на самом деле, понимаешь?
Он обошел меня и направился к столу. Я поймал его за локоть и повернул к себе.
— Я не кончил. Я еще раз прошу мне устроить встречу с вашим основным, или как тут его кличут, директором. И не подсовывай мне туфту, лапочка, можно нажить действительно серьезные неприятности. Понимаешь?
— Нет, это выше моих полномочий.
— Мне нужно с ним только поговорить. Если он будет прятаться…
— Нет, — он решил насмешничать, — от таких, как ты, тем боссам и прятаться не нужно. Такими, как ты, они закусывают за завтраком…
Это было настолько киношно, настолько глупо, что я не верил ни единому его слову.
Такими, как ты, они закусывают за завтраком…
Это было настолько киношно, настолько глупо, что я не верил ни единому его слову. И он разозлил меня, хотя и раньше я едва сдерживался. Но ведь сдерживался, а сейчас не мог.
Я взял полу его рубашки и резко дернул вверх, она вылетела из брюк. Потом взял ее сверху и дернул вниз, она порвалась до живота. На свет явилась майка ослепительной белизны. Я приготовился было порвать и ее, но он отскочил. Он полыхал, он был зол, он был шокирован. Я решил, что на сегодня достаточно.
— Передай, не знаю даже кому, но передай обязательно, что таких, как я, — мало. А таких, как твои боссы, — бьют, и чем они больше этого не любят, тем больше их бьют. А если они против, я зову своего друга.
— Кого? — он дрожал, но не верил своим ушам.
Я достал свою «пушку». И дал ему заглянуть в ее зрачок и даже почувствовать запах свежей смазки.
Глава 23
Я гнал по Окружной, которая, к счастью, была не очень нагружена. Адреналин кипел у меня в венах, как после хорошей драки. Нет, честно, я сам себя не узнавал — после иной перестрелки мне случалось оставаться более спокойным, чем после разговора с Костей Боженогиным. Или все дело было в том, что разговор шел о Бокарчуке? Сам-то Боженогин был слишком бесцветным, безвольным, каким-то моллюском, а не человеком…
Впрочем, нет, у него хватило страсти сопротивляться мне. Пусть неумело, пусть глупо и неубедительно, но он все-таки корчился под моими руками. Я даже стал сомневаться — достало бы мужества так же корчиться Бокарчуку?
Я стал притормаживать, еще не хватало влететь в аварию из-за этих гадов. И все-таки странно, я не мог объяснить, в чем тут дело, чего я так ярюсь?
Но было в этих двух гусаках что-то, что заставляло меня протестовать, нервничать, бояться и ненавидеть одновременно! Что-то, что задевало мою вторую память, как я это называл, — память о том, что было со мной в тюрьме, в лагере, что было у меня до того, как меня завербовал Основной.