зелени на поверхности болота говорило о том, что именно здесь состоялось
последнее действие фарса при участии того, кто возомнил себя «властелином
мира».
Дорогой ценой досталась партизанам эта победа. Восемь убитых,
тринадцать раненых да несколько десятков оглушенных и временно ослепленных
интегратором — таковы потери ночного боя.
Но этот бой — не первый и не последний. Еще будут и будут бессонные
ночи, штурмовые походы, наступления и отступления. И поэтому колонна
усталых людей не плетется, а идет быстрым, четким шагом. Потаенными
тропами, через горный хребет, в глубь «римбы», которая и прячет и кормит
отважных.
На перевале колонну догнала Парима. Девушка еще издали начала искать
глазами самого высокого, самого широкоплечего. Но его нигде не было видно.
— Ми-Ха-Ло… Где Ми-Ха-Ло? — обеспокоенно спросила она у одного из
бойцов.
Боец, не отвечая, грустно склонил голову.
И тут Парима поняла, что случилось что-то очень страшное,
непоправимое…
Расталкивая людей, она бросилась вперед… и остановилась, окаменев.
Перед ней двигались носилки, на которых лежал ее любимый.
— Убит?? — Парима вскрикнула, пересекла путь санитарам. — Стойте!..
Убит…
Не несите его в «римбу»!.. Он любил солнце…
Уже не в силах сдержать себя, она, рыдая, упала на неподвижное тело.
— Что ты делаешь, сумасшедшая! — закричал санитар, оттаскивая ее за
плечи. — Ми-Ха-Ло не убит, он ранен!
— Ранен? — Парима вскочила на ноги и, еще не веря, прошептала: —
Ми-Ха-Ло, это я… Ми-Ха-Ло, ты меня слышишь?
Михаил ничего не видел и не слышал. Он был тяжело ранен в голову. Но он
дышал. Он жил. И этого достаточно.
— Отойди. Я понесу, — девушка взялась за один край носилок. —
Медленнее!..
Ему очень больно.
И вновь колонна двинулась вперед, — терять времени было нельзя.
…Рассеивался туман над перевалом. С каждой минутой светлело, голубело
небо.
Всходило солнце, и надо было ожидать, что грядущий день будет
безоблачным.
Эпилог Раздался мелодичный гудок. Петр Сергеевич Щеглов, подойдя к
визефону, нажал кнопку:
— Слушаю.
Абонент молчал. Экран не вспыхивал.
— Слушаю вас, товарищ!
И вновь ни звука. Но контрольная лампочка горела, и это
свидетельствовало, что аппарат исправен.
— Товарищ, вы, вероятно, впервые имеете дело с визефоном?.. Нажмите
красную кнопку рядом с диском.
Едва он это произнес, как вмиг по экрану пробежали разноцветные линии,
приобрели плотность и яркость, отчетливость и рельеф, обрисовали фигуру
миловидной смуглой девушки в красном платье.
— Парима! — вскрикнул Щеглов. — Каким образом?.. Почему не писали?..
Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!
— Я здесь, в Москве… Вылетела неожиданно, ракетопланом…
Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия
в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе.
.
Где вы сейчас?.. Немедленно приезжайте сюда!
— Я здесь, в Москве… Вылетела неожиданно, ракетопланом…
Девушка, вероятно, еще не пришла в себя после молниеносного путешествия
в стратосфере, не свыклась с мыслью, что она оказалась в Советском Союзе.
Ее лицо было беспомощным и растерянным.
— А где… Ми-Ха-Ло?.. — Парима зарделась, запнулась: она давно
овладела русским языком, но в этот миг с губ сорвалось то имя, которое
навсегда осталось в ее сердце.
— Ми-Ха-Ло работает… — Щеглов смутился и не мог этого скрыть.
— Михаил болен?.. С ним что-нибудь случилось?.. — Парима беспокойно
сдвинула брови, подошла ближе к экрану. — Говорите… Сразу же говорите…
Я не получала от него писем почти месяц.
— Нет, все в порядке, Парима. Просто я не хочу, чтобы…
Сзади с грохотом упал стул. Из гостиной в кабинет, ощупывая руками
воздух, шел Лымарь.
— Парима?.. — переспросил он горько. — Вы пишете ей письмо?.. Не
нужно… — Михаил наткнулся на стол, поморщился от боли. — То есть
напишите. Но все, как есть. Хватит ее обманывать. Я слеп, да. И письма за
меня пишет инженер Щеглов.
Щеглов сделал Париме торопливый знак и, не погасив экран визефона,
выключил микрофон и динамик. Затем подошел к Михаилу, посадил его на диван
и сказал:
— Хорошо. Письма писал я. Что же дальше?
Михаил вскипел:
— Петр Сергеевич! Я уважаю вас, как родного отца. Но… нельзя шутить.
С этим не шутят… Парима знала меня сильным, зрячим. А теперь…
Щеглов взял его руку, крепко сжал ее:
— Я не шучу, мой друг. И никто, кроме подлецов, не решится издеваться
над чужой бедой… Но Париме я не напишу… так как написал об этом уже
четыре года тому назад. Она знает обо всем. И лишь о том, что тебе
восстановили слух, я не успел написать.
— Написали?! Четыре года назад?
Лымарь склонил голову.
Острая боль сжимала — его сердце: почему все так случилось?.. Какая
несправедливость судьбы: иметь чистые, неповрежденные глаза, и — не видеть
почти ничего, едва различать свет, потому что пуля повредила участок
мозга, ведающий зрением…
Выходит, что обманывали не Париму, а его… И у Паримы вместо любви
теперь — жалость. Жалость к калеке…
— Михаил! — укоризненно сказал Щеглов.
Лымарь не шевельнулся. Тогда Щеглов подошел к визефону, повернул
аппарат экраном в эту сторону и включил микрофон.
— Успокойте, — сказал он шепотом Париме. — Ему нельзя волноваться.