— Не забывайте: у меня остался нож! — сказала она угрожающе.
— Да.
Девушка зашла справа и положила руку Михаила с пистолетом себе на плечо.
Конечно, это была наивная предосторожность, но в конечном счете сейчас,
когда на этих двух людей в любую минуту мог наброситься какой-нибудь
хищник, все остальное отодвигалось на задний план.
Вот так они и шли, почти обнявшись. А «римба» жила своей тревожной
ночной жизнью. Неутомимо трещали цикады. Не затихали шорохи в чаще.
Прозвучал и оборвался жалобный писк какого-то зверька. Что-то бухнуло
глухо — возможно, упало дерево.
Все эти звуки были для Лымаря таинственными и в равной степени
угрожающими.
Но малайская девушка, которая, вероятно, родилась и выросла в джунглях,
тонко различала каждый из них. Она то вынуждала нажимом плеча двигаться
быстрее, то задерживалась, прислушиваясь. Зрение у нее было, как у кошки:
даже в темноте она видела не только дорогу, а каждую впадину, каждый
бугорок.
— Тс-с! — девушка прижалась к Лымарю и шепотом произнесла какое-то
слово, вероятно, по-малайски. — Стрелять!.. Приготовьтесь! — добавила она
по-английски.
Лымарь насторожился, но не услышал ничего.
— Быстрее!.. Сюда… сюда… — девушка бросилась назад, потянула его в
сторону. — Лезьте!.. Вверх!
Куда вверх — шут его знает!.. Руки Лымаря наталкивались на сплошное
сплетение веток. А девушка уже взобралась на дерево, перегнувшееся аркой
над тропкой, и тянула за собой Михаила. Наконец вскарабкался и он.
Лишь теперь он понял причину тревоги: невдалеке от них на тропке
раздалось хищное рычание.
— Лев?.. Тигр?
Девушка нащупала его лицо и закрыла ему рот маленькой теплой ладонью.
Она прижалась к нему при этом, и он услышал, как бьется ее сердце.
В «римбе» происходила драма. С бешеным топотом, тяжело дыша, промчались
какие-то большие животные. За ними — помельче, если судить по звонкому
перестуку копыт. А потом кто-то закричал, да так, что у Лымаря мороз
пробежал по спине.
Что мог бы сделать человек сейчас, в такой темноте, что хоть глаз
выколи?
Эти два или три метра над землей для хищника ничто.
Но, прижимая к себе маленькую храбрую девушку, Лымарь все равно
готовился к бою.
И девушка, которая, возможно, сумела бы защитить себя не
хуже, чем он, уже не испытывая страха, прильнула к мужчине, которому
испокон веков надлежало быть и более храбрым, и более сильным.
Утих шум. Настала тишина. Вновь с тихим свистом «ти-ти-дю» промчалась,
хлопая крыльями, ночная ласточка. А двое людей все еще сидели на
толстенной ветке дерева, не решаясь продолжать свой опасный путь.
— Как вас зовут, девушка? — шепотом спросил Михаил.
— Парима… — она помолчала и подняла голову с его груди. — А вас?.. Вы
действительно русский?
— Да, русский. Вернее, украинец. Михайло Лымарь, — ответил он
по-украински.
— Ми-Хау-Ло-Ли-Мау… — девушка запнулась и очень серьезно прошептала:
— Какое длинное, какое сложное имя!
— Ми-хай-ло! — повторил он еще раз. Но для Паримы и это было слишком
сложно.
Пришлось согласиться на Ми-Ха-Ло.
…Вот так и познакомился Михаил Лымарь с малайской партизанкой Паримой.
Как выяснилось позже, Парима в тот день возвращалась из дальней
разведки.
Лымаря она встретила невдалеке от партизанской базы, но повести его
туда побоялась и решила добраться до ближайшего селения. Ночь настала
неожиданно быстро, вот и пришлось им заночевать в «римбе».
Парима в прошлом была «ми-цай». Так называют в Малайе девочек,
проданных обнищавшими родителями для услужения в богатые семьи. Ей
повезло: она не претерпела горькой участи всех «ми-цай», достигающих
девичьего возраста. Ее хозяин сбежал, когда началась война с Японией, и с
того времени Парима выполняла в партизанском отряде ответственную и
опасную работу разведчицы.
Именно Парима и стала для Лымаря проводником, переводчиком, ближайшим
другом. А когда выяснилось, что в связи с объявлением в Сингапуре осадного
положения пробраться туда нельзя, она предложила Михаилу наладить
радиосвязь в партизанском отряде.
Милая, хорошая девушка!
Лишь теперь Михаил понял, что не там, не под стенами Гринхауза, полюбил
он Париму. И не там, на тропке в «римбе». Это происходило день за днем,
постепенно, незаметно… И вот уже нет сил противиться чувствам… О, если
бы только Парима пришла сюда! Он подхватил бы ее на руки, зацеловал бы!..
Он сидел, закрыв глаза, прислушивался к глухому говору дождя, не зная,
что уже давно на пороге его хижины, обхватив колени руками, сидит любимая
девушка и смотрит на него счастливым и печальным взглядом.
— Ми-Ха-Ло… — Парима произнесла это так тихо, что сама еле услышала
за шумом дождя. — Ты на меня не сердишься, Ми-Ха-Ло?
А ему казалось: мерещится.
— Почему ты вздыхаешь, Ми-Ха-Ло?.. Ведь я не нарочно…
Он открыл глаза. Заморгал растерянно. А затем, — куда и девалась
решительность! — подошел к девушке, сел рядом, спросил тихо:
— Так ты не сердишься, что я тебя подбросил так высоко?
Она посмотрела на него с удивлением:
— Нет, нет! Это было чудесно!
— Чудесно?! — Михаил вскочил сияющий, полный силы и счастья. — А еще
хочешь?
— Хочу… — Парима доверчиво, как ребенок, протянула к нему руки. А он,
чувствуя, что способен сейчас гору сдвинуть с места, схватил девушку и