Пройас вздохнул, печально покачал головой, как бы заставляя себя произнести жестокие слова.
— Скажи мне, Ахкеймион, какая кара назначена соглядатаям в Тысяче Храмов?
Колдун моргнул.
— Смерть.
— И что? — взорвался Пройас. — И с этим ты явился ко мне? Одного из твоих шпионов казнили — за шпионаж! — и из?за этого ты заподозрил, будто Майтанет — величайший шрайя за много поколений! — в сговоре с Консультом? Только на этом основании? Поверь мне, адепт, если с агентом Завета что?то случается, это вовсе не означает…
— Дело не только в этом! — возразил Ахкеймион.
— Ну?ка, ну?ка! А в чем еще? Какой?нибудь пьяница нашептал тебе какую?то жуткую байку?
— В тот день в Сумне, когда я видел, как ты целовал колено Майтанета…
— Слушай, вот про это не надо, ладно? Ты просто не понимаешь, насколько неуместно…
— Он увидел меня, Пройас! Он узнал во мне колдуна!
Пройас умолк — но ненадолго.
— И ты думаешь, я этого не знаю? Я там был, Акка! Ну да, он, как и другие великие шрайи, обладает даром видеть Немногих. И что с того?
Ахкеймион был ошарашен. Он не нашелся, что ответить.
— И что с того? — повторил Пройас. — Это означает лишь, что он в отличие от тебя избрал путь праведности, не так ли?
— Но…
— Что — «но»?
— Сны… Они так усилились в последнее время.
— А?а, снова о кошмарах…
— Что?то происходит, Пройас. Я это знаю. Я чувствую!
Пройас фыркнул.
— Вот мы и дошли до главной помехи, верно, Ахкеймион?
Ахкеймион мог лишь растерянно смотреть на него. Было что?то еще, что?то, о чем он позабыл… И когда он успел сделаться таким старым дураком?
— Помехи? — выдавил он. — Какие помехи?
— Разницы между тем, что ты знаешь, и тем, что чувствуешь. Между знанием и верой.
Пройас схватил свою чашу и осушил ее залпом, словно наказывая вино.
— Знаешь, я помню, как спросил тебя про Бога, много лет тому назад. Помнишь, что ты ответил?
Ахкеймион покачал головой.
— «Я слышал немало слухов о нем, — ответил ты, — но сам я с этим человеком никогда не встречался». Помнишь? Помнишь, как я прыгал и смеялся?
Ахкеймион кивнул и слабо улыбнулся.
— Ты повторял это в течение нескольких недель. Твоя мать была в ярости. Меня бы тогда прогнали, если бы не Ксин…
— Этот чертов Ксинем все время тебя защищал, — сказал Пройас, с усмешкой глядя на маршала. — А ты знаешь, что если бы не он, у тебя, пожалуй, и друзей бы не было?
Ахкеймиону вдруг сдавило горло, и он не смог ответить. В глазах защипало, он заморгал.
«Нет! Только не здесь!»
Маршал с принцем уставились на него. Лица у них были одновременно смущенные и озабоченные.
— Как бы то ни было, — продолжал Пройас уже менее уверенно, — я хочу сказать вот что: то, что ты тогда говорил о моем Боге, можно сказать и о твоем Консульте.
Все, что тебе известно, — это лишь слухи, Ахкеймион. Вера. Ты на самом деле ничего не знаешь о том, что говоришь.
— Что ты хочешь сказать?
Голос Пройаса сделался тверже.
— Вера есть истина страсти, Ахкеймион, но ни одну страсть нельзя назвать более истинной, чем другая. А это значит, что ты не можешь назвать ни одной вероятности, которую я приму всерьез, ни один из твоих страхов не будет истиннее моего благоговения. У нас просто нет общей основы для разговора.
— Тогда я прошу прощения… И не будем больше говорить об этом! Я не хотел задеть…
— Я знаю, что это уязвит тебя, — перебил его Пройас, — но я вынужден это сказать. Ты нечестивец, Ахкеймион. Нечистый. Само твое присутствие есть преступление против Него. Оскорбление. И как бы я ни любил тебя когда?то, моего Господа я люблю больше. Гораздо больше.
Ксинем не выдержал.
— Но ведь…
Пройас поднял руку, заставив маршала умолкнуть. Глаза его горели пылким рвением.
— Душа Ксина — это его душа. Пусть делает с ней что хочет. Но от себя, Ахкеймион, я скажу вот что: я больше не желаю тебя видеть. Никогда. Ты понял?
«Нет».
Ахкеймион взглянул сперва на Ксинема, потом снова на Нерсея Пройаса.
«Нет нужды быть таким…» ; — Да будет так, — сказал он.
Он резко встал, стараясь стереть с лица обиженную гримасу. Нагревшиеся от очага складки его платья обожгли его там, где коснулись кожи.
— Я прошу лишь об одном, — отрывисто сказал он. — Вы знаете Майтанета. Быть может, вы — единственный, кому он доверяет. Просто спросите его о молодом жреце, Паро Инрау, который спрыгнул с галереи в Хагерне пару месяцев тому назад. Спросите, правда ли это, что Инрау убили его люди. Спросите, было ли им известно, что этот юноша — шпион.
Пройас смотрел на него пустым взглядом человека, готового обратиться к ненависти.
— Чего ради я должен это делать, Ахкеймион?
— Ради того, что когда?то вы меня любили.
И, не говоря более ни слова, Друз Ахкеймион развернулся и вышел, оставив двух знатных айнрити молча сидеть у огня.
На улице сырой ночной воздух вонял тысячами немытых тел. Священное воинство…
«Погибли… — думал Ахкеймион. — Все мои ученики погибли».
— Ты снова недоволен, — сказал Пройас маршалу. — Чем на этот раз? Тактикой или несоблюдением приличий?
— И тем, и другим, — холодно ответил Ксинем.
— Понятно.
— Спроси себя, Пройас, хоть раз отложи в сторону свою писанину и спроси себя начистоту — те чувства, что ты сейчас испытываешь — вот сейчас, в этот момент, — они праведные или злые?