— Нечего опасаться, — перебил Ксерий. — Императрица стареет, Гаэнкельти. Ход времени унес ее далеко от берега. Она попросту утратила ориентацию.
Гаэнкельти рухнул наземь и крепко поцеловал правое колено Ксерия.
— Довольно! — сказал Ксерий, поднимая капитана на ноги. Он на миг задержал пальцы на роскошных голубых татуировках, оплетающих предплечья воина. Глаза у него горели. Голова гудела. Но чувствовал он себя на удивление спокойно.
Он обернулся к Скеаосу.
— Кто?то принес тебе послание, старый друг. Что это было, вести о Конфасе?
Безумный вопрос, но на удивление тривиальный, если задаешь его, когда нечем дышать.
Советник ответил не сразу. У императора вновь затряслись руки.
«Молю тебя, Сейен! Прошу тебя!»
— Нет, о Бог Людей.
Головокружительное облегчение. Ксерий едва не пошатнулся снова.
— Нет? А что же тогда?
— Фаним прислали своего эмиссара в ответ на вашу просьбу о переговорах.
— Хорошо… Очень хорошо!
— Но это не простой эмиссар, Бог Людей. Скеаос облизнул свои тонкие, старческие губы.
— Это кишаурим. Фаним прислали кишаурима. Солнце село, и, казалось, всякая надежда угасла вместе с ним.
В тесном дворике, который Гаэнкельти выбрал для встречи, точно лохмотья на ветру, трепалось клочьями пламя факелов. Окруженный карликовыми вишнями и плакучими остролистами, Ксерий крепко стиснул свою хору, так, что захрустели костяшки пальцев.
Окруженный карликовыми вишнями и плакучими остролистами, Ксерий крепко стиснул свою хору, так, что захрустели костяшки пальцев. Он обводил взглядом мрак примыкающих к дворику галерей, бессознательно подсчитывая своих людей, которых было еле видно во мраке. Обернулся к тощему колдуну, стоявшему по правую руку, Кемемкетри, великому магистру его Имперского Сайка.
— Тебе этого достаточно?
— Более чем достаточно, — негодующим тоном отозвался Кемемкетри.
— Не забывайтесь, великий магистр! — одернул его Скеаос, стоявший по левую руку от Ксерия. — Император задал нам вопрос!
Кемемкетри напряженно, словно бы нехотя склонил голову. В его больших влажных глазах отражались двойные языки пламени.
— Нас здесь трое, о Бог Людей, и дюжина арбалетчиков, все при хорах.
Ксерий поморщился.
— Всего трое? То есть ты и еще двое?
— Тут уж ничего не поделаешь, о Бог Людей.
— Разумеется.
Ксерий подумал о хоре в своей правой руке. Он легко мог унизить надменного мага одним лишь прикосновением, но тогда их останется только двое. Как он презирал и ненавидел колдунов! Почти так же, как необходимость пользоваться их услугами.
— Идут! — шепнул Скеаос.
Ксерий стиснул хору еще сильнее, вырезанные на ней письмена обожгли ему ладонь.
Во двор вступили два эотских гвардейца, вооруженные не столько мечами, сколько лампами. Они встали по обе стороны бронзовых дверей, и между ними появился Гаэнкельти, все еще не снявший церемониального доспеха, а следом за Гаэнкельти — человек, закутанный в черное холщовое одеяние с капюшоном. Капитан подвел посланца к нужному месту — туда, где смыкались и пересекались круги света от четырех факелов. Несмотря на яркий свет, Ксерию были видны лишь губы посланца да левая щека, наполовину закрытая капюшоном.
Кишаурим… Для нансурцев не было слова ненавистнее — разве что скюльвенды. Нансурских детей — даже детей императора — воспитывали на страшных сказках о языческих колдунах?жрецах, об их развратных обрядах и бесконечном могуществе. Само это слово пробуждало ужас в душе нансурца.
Ксерий попытался перевести дыхание. «Зачем они прислали кишаурима? Чтобы убить меня?»
Посланец откинул капюшон, расправив его по плечам. Потом отпустил руки — и черный балахон упал наземь, открывая взору длинную шафрановую рясу. Выбритая голова была бледной — ужасающе бледной, — а самой приметной чертой лица были пустые черные глазницы. Безглазые лица всегда пугали Ксерия: они напоминали о черепе, скрывающемся за каждым живым человеческим лицом, — но сознание того, что человек этот, несмотря ни на что, все же способен видеть, болезненно сдавило горло. Ксерий сглотнул — не помогло. Как и рассказывали ему наставники в детстве, вокруг шеи кишаурима обвилась змея — шайгекский соляной аспид, черный, блестящий, точно намазанный маслом. Мелькающее жало и глазки, заменявшие жрецу его собственные глаза, покачивались рядом с его правым ухом. Незрячие провалы были устремлены прямо на Ксерия, в то время как змеиная головка ворочалась из стороны в сторону, медленно озирая дворик, методично пробуя на вкус воздух.
— Ты его видишь, Кемемкетри? — прошипел еле слышно Ксерий. — Ты видишь знак его колдовства?
— Я ничего не вижу, — откликнулся великий магистр. Его голос был напряженным: он боялся быть услышанным.
Глазки змеи на миг задержались на темных галереях, обрамлявших дворик, будто оценивали опасность, таящуюся во мраке. А потом змея, точно рулевое весло на хорошо смазанной уключине, плавно развернулась и уставилась на Ксерия.
— Я — Маллахет, — сказал кишаурим на безупречном шейском, — приемный сын Кисмы из племени Индара?Кишаури.
— Ты — Маллахет?! — воскликнул Кемемкетри. Очередное нарушение этикета: Ксерий не давал ему дозволения заговорить.
— А ты — Кемемкетри.
Безглазое лицо склонилось, но голова змеи застыла неподвижно.