— Сказка о бутербродах!
Трое мальчишек с любопытством уставились на учителя.
— Погоди-погоди, — заворочался пан Ярослав, — сейчас в морду плесну для ясности…
Именно это он и сделал, не потратив лишнего мига, опустился на скамью рядом с кадкой, проморгался мокрыми ресницами и махнул рукой — мол, давай.
— Если вы думаете, что бутерброд не способен думать и чувствовать, — начал Олег, почему-то волнуясь, — вы просто ничего не знаете. Каждый бутерброд — индивидуален и неповторим. Каждый из них мучается ожиданием неминуемой и мучительной смерти. Самые сообразительные — прячутся на дно тарелки, самые самоотверженные — выбираются наверх, закрывая собой собратьев. Но каждый — каждый! — замирает от ужаса, когда его подхватывают гигантские пальцы, каждый беззвучно кричит, завидев приближающуюся пасть, каждый корчится от боли, перемалываемый жуткими зубами… — Олег выдержал паузу, наблюдая за произведённым впечатлением, и коротко закончил: — Поэтому бутерброды есть нельзя.
Мальчишки дружно хлопали глазами. Пан Ярослав смущенно откашлялся.
— Никак, Олежа, тебя ночью вдохновение посетило. Сподобился.
— Может, и вдохновение, — накатил Олег для закрепления педагогического эффекта. — Не сплю ж ни черта. Немножко порисовал, устал быстро, руки теперь как грабли, а потом вот…
— А что рисовал? — спросил Михель.
— Да картинки для нашей кошки. Её Тейшш зовут, запомнили? Надо же с ней как-то договариваться. Ты, Ярослав, глянь потом, чего сообразишь, ты ж у нас к языкам способный. И парней загрузим, дети должны легко обучаться. А то сколько я ещё говорящим протяну…
Похоже, Олег и вправду сильно сдал. Раньше произнести подобную фразу при учениках — у него бы язык просто не повернулся. Мальчишки неловко затоптались, разом забыв и о завтраке, и о раненой кошке.
Пришлось Дворжаку заворчать и навести маленький шухер. Быстро разогнал кого по воду и за дровами, кого за жратвой. Можно есть бутерброды или нельзя — вопрос спорный, равно как и про скорость детского обучения (Ярослав тоже склонялся к этой точке зрения, но многолетняя практика средних школ — что земных, что местной — в теорию упрямо не укладывалась), а вот жрать заготовленный неприкосновенный запас — уж точно никуда не годится. Жратву надо добывать. И главное: с какой скоростью эти спиногрызы учатся — ещё никому точно не известно, а вот забывают они всё — со свистом. Это паршиво, но сейчас весьма кстати.
И день, начавшийся с Олежкиного литературного дебюта, неторопливо поволокся дальше. После вчерашнего решения никуда пока не соваться, а ждать, что скажет по выздоровлении подобранная кошка, времени вдруг оказалось — никогда у мальчишек столько не было. Будто пятнадцать уроков русской грамматики подряд. Или даже сто.
После завтрака Артём прибрался в доме, вымыл посуду, рассортировал отмокшие корешки, поставил вывариваться, наладил стол, скособочившийся, когда накануне второпях заносили на носилках кошку — Тейшш, сказал Олег, — заготовил дров и сложил новую растопку, осмотрел и почистил одёжку и обувь — а солнце едва-едва передвинулось ближе к зениту. Разговаривать не хотелось, и Артём, сказавшись, ушёл на старицу рыбачить. Никто не опасался погони: ушли они далеко, куда дальше, чем успели бы добраться пешком, а укрытые дождевым лесом берега старицы не просматривались и с неба. Уговорились, что вернётся к дождю.
Всё-таки хорошая штука — дневной дождь. Конечно, кто дураки, кто зазевается да вымокнет вусмерть, хоть разочек, те его шибко не любят. Так сами и дураки, нечего было птичек-шляпников считать. Они, конечно, красивые — наподобие разноцветных карнавальных шляп, которые на Земле, говорят, по большим праздникам делают, а вот самих шляпников на Земле, говорят, совсем и нету. А на Мизели перед дождём для шляпников самое время: рассаживаются по майским деревьям и давай галдеть, хвастаться, кто какие слова запомнил. Как тут дураку не заглядеться, не заслушаться. А дождик — он и вот он. Шляпники тогда надуваются, замолкают и сидят неподвижно до самого конца дождя, разбухают, водой запасаются. А раззява пусть считает, сколько в больнице проваляется — дневной дождь холодный, почти ледяной, вода с большой высоты хлещет. Хоть шляпа на тебе, хоть дождевик, хоть беги, хоть прячься — ливень всё промочит…
А пан Ярек хитёр. Судя по припасам да приметам, это своё логово он уже не первый год ладит, расширяет грамотно, запасается — а ведь не то что их, мушкетёров, он и сыновей своих если сюда водил, то хорошо двоих-троих. Никогда здесь много народу за раз не было, хотя место — подготовлено .
Судя по припасам да приметам, это своё логово он уже не первый год ладит, расширяет грамотно, запасается — а ведь не то что их, мушкетёров, он и сыновей своих если сюда водил, то хорошо двоих-троих. Никогда здесь много народу за раз не было, хотя место — подготовлено . А средним своим при расставании сказал — в зимовье буду. Без намёков сказал, без нажима, а это значит, что про логово они не знают.
* * *
…С самого раннего детства Вовочка славился общительностью и способностью встрять в любой взрослый разговор. Желания взрослых при этом в расчёт не принимались — только грубая физическая сила. А вот сегодня и позвали его — и куда! инопланетянский язык учить! С инопланетянской кошкой объясняться! — а не захотел… Что с тобой, Вовочка, не заболел ли? Никак сам с собой разговариваешь? — Да нормально, пан Ярек, задумался. Всё путём. — Ну тогда ладно…