— А зачем марцалы? — насупился Санька.
— И не просто марцалы, — продолжал Коля, — а один твой нехороший знакомый…
— Барс?
— Он.
— Дядь Коля… Я ведь убью его. Я не сдержусь.
— Сдержишься.
— Нет. Или я не буду…
— Будешь. Санька, пойми: нам нужно во что бы то ни стало раскопать эту ситуацию. Что произошло в той зоне? Почему малыши оказались вне корабля? Эрхшшаа просто не могут себе вообразить ситуацию, при которой бы это стало возможно. То есть одна ситуация может быть: малышей выкинули из корабля сами родители, потому что на корабле их ожидала неминуемая смерть. Но тогда почему остальные дали себя убить? В общем, не складывается картинка. Вот… А у марцалов, ты знаешь, есть техника, которая позволяет реконструировать события по всяким там обломкам. Благодаря тебе обломков у нас…
— Я понял. Но Барсу нельзя доверять.
Благодаря тебе обломков у нас…
— Я понял. Но Барсу нельзя доверять.
— Как раз Барсу можно доверять… э-э… чуть больше, чем всем остальным марцалам. Тут ты мне просто поверь, я его знаю давно. Он немножко человек. То есть что-то человеческое в нём есть. Хотя, конечно… все они — порядочная дрянь. Как оно и положено падшим ангелам… Так вот: о доверии и речи не идёт. Будет с вами человек, который проследит, чтобы он там какую-нибудь чучу не отчебучил. Понимаешь, да?
— Телепат? — сообразил Санька.
— Ага. Причем один из самых сильных…
И всё же Санька выговорил себе сутки на размышление — хотя бы просто «для солидности». А может, и нет, может, и не согласился бы — но поздно вечером приехала бабка Калерия, отвела правнука в адмиральский кабинет и положила на большущий дубовый трёхтумбовый стол письмо на каком-то официальном бланке (сверху — перекрещенные винтовка и лопата в обрамлении пальмовых веток), написанное от руки на английском, и подшитый степплером перевод. Юлия Гнедых была опознана в девушке, назвавшейся Маргаритой Барс и вывезенной экипажем тяжёлого сторожевика «Маниту-39» с базы «Пулково» двадцать пятого августа сего года; двадцать девятого августа, согласно законам штата Невада, вступила в брак с инженер-лейтенантом Полом Эдвардом Симонсом-младшим и приняла фамилию мужа… ныне проживает…
— Хоть розыск теперь отменят и дело замнут, — излишне сурово припечатала бабка Калерия. — А то матери такое позорище — дочка под следствием по терроризму.
— Ба… — заикнулся Санька дрогнувшим голосом.
— Ну и с тебя все подозрения снимаются. В общем, дурак ты, внучек, и шутки твои дурацкие… но мужик. Горжусь.
Когда утром позвонил дядя Коля, Санька сказал, что — подумал и на всё согласен.
Сразу же дел навалилось столько, что он попросту не заметил, как пролетела осень…
Он мотнул головой, прогоняя ненужные воспоминания, и открыл первую папку.)
14 января 2015 года
Антон лежал без сна, закинув руки за голову, и смотрел в морщинистый потолок. Книга легонечко поднималась и опускалась на его животе. Толстая такая книга в зелёном коленкоровом переплёте.
И там всё кончилось плохо… и тоже потому, что появилась девчонка. Нет, эта Пат — полный газ, конечно, и Роба можно понять, любой на его месте повелся бы на неё, как л о скут, и ведь ясно же, что и остальные запали, только у ребят с принципами дело было на ять, что товарища — то свято, никто даже пальца к ней не протянул, это как там Гоголь наш писал: «Нет уз прочнее товарищества»? Так и у них. И это ещё потому, что Отто — бывший лётчик… небо — оно такое. Оно… такое.
Веки опустились, и появилось Юлькино лицо. Антон испуганно моргнул, лицо исчезло.
Он снова открыл книгу.
» — Неудача, Отто, — сказал я. — Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.
— Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, — ответил Кёстер. — Этого вполне достаточно. Как там в горах?
— Если бы не туберкулёз, там был бы сущий рай. Снег и солнце.
Он поднял голову:
— Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?
— Да.
Звучит довольно неправдоподобно, верно?
— Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё неправдоподобно.
Он посмотрел на меня:
— Что ты делаешь сегодня вечером?
Я пожал плечами:
— Надо сперва отнести домой чемодан.
— Мне надо уйти на час. Придёшь потом в бар?
— Приду, конечно, — сказал я. — А что мне ещё делать?»
…Когда через час за ним зашёл офицер-воспитатель, Антон молча плакал, сжав изо всех сил зубы.
— Что с тобой? — спросил офицер.
— Ничего. Ничего, — Антон замотал головой. — Ничего.
— Тогда пойдём. Там с тобой большие дядьки поговорить хотят.
— Зачем? Я уже всё рассказал. Сто раз — всё рассказал. Снова? Вообще уже ночь. Ночью не положено…
— Не знаю, чего они хотят, — сказал офицер, — но уж точно не выслушивать тебя в сто первый раз. Будет что-то новенькое.
— Не верю, — на всякий случай сказал Антон, хотя уже знал: воспитатель не врёт и действительно будет что-то новенькое…
Он протянул руки под «браслеты».
— Вольно, — сказал воспитатель. — Приказано доставить без наручников. И в форме. Пять секунд на оправиться.
— Есть! — Антон вскочил, сбросил пижаму, сдёрнул с вешалки отутюженную, без единой пылинки, форму. Какие пять секунд?! Хватило трёх, наверное… — Гар… подследственный Валюшенко! Готов!