С минуту Артурчик метался, чуть ли не впервые в жизни не зная, что делать. Тащить на себе? Оставить и бежать за помощью? Подать сигнал?
Не дотащить.
Оставлять боязно — даже не столько из-за мелких тварей, которые быстро учуют безопасную добычу, — сколько из-за жувайлов.
На сигнал дров не набрать, сушняк у города весь выбрали, а живые деревья не горят.
Впору было впасть в отчаяние.
«Арамис впал в отчаяние…»
Ага, щас. Или даже — щаз.
На руках — да, не дотащить. Но можно соорудить волокушу. Простенькую, но прочную. Две продольных жерди, три-четыре поперечины, всё обвязать «партизанкой»… и вперёд.
Но можно соорудить волокушу. Простенькую, но прочную. Две продольных жерди, три-четыре поперечины, всё обвязать «партизанкой»… и вперёд.
Артурчик достал нож, огляделся и пошёл заготавливать материал.
Когда он вернулся, волоча три сырых ствола какбыбамбука, рядом с братом уже копошились полосатые мышки — принюхивались, тыкались носиками… Их смущало, что эта добыча ещё не до конца мёртвая. Иначе они за полчаса растащили бы всё до косточки.
— Кыш, твари, — замахнулся Артурчик, и мыши исчезли мгновенно — будто зарылись в землю.
Он присел на корточки и, поминутно оглядываясь по сторонам, занялся раскроем, подгонкой и сборкой.
Через полчаса волокуша была готова: две продольные жерди, три поперечины и косуха для жёсткости. «Партизанки» хватило и на вязку узлов, и на быстренькое плетение чего-то вроде простенькой кроватной сетки. Теперь братишке будет удобно… рюкзак под голову…
Пока закатывал тяжёлого и валкого Портоса на волокушу и привязывал его широкой лямкой от рюкзака, понял, что устал. Но почти себе назло встал, впрягся в сбрую — вторую лямку — ухватился руками за оглобли и пошёл, пошёл, пошёл, разгоняясь и подстраиваясь под рысканье волокуши, вперёд, вперёд, к домам, к своим, ловя ногами рыскающую кривую дорожку — и при этом внимательнейшим образом глядя под ноги себе и на кроны деревьев, прислушиваясь к лёгкому шороху листьев и внюхиваясь во встречный ветерок…
Часа через полтора навстречу истекающему потом Арамису попался сумасшедший поп Паша.
* * *
Несколько раз Ярослав пытался рассказать о том, что произошло, и снова и снова его разбирала эта сумасшедшая сердечная одышка — будто он только что бегом спустился с высокой горы, сумасшедший ускоряющийся бег, который нельзя остановить или даже умерить и уже нельзя убыстрить, потому что ноги не способны мелькать с такой скоростью…
— В общем, так, ребята, — выговорил он наконец. — Лететь мы не сможем. Он чем-то шарахает по мозгам. Не сильно, но внятно. Но зато вполне сможем катиться по земле. Даже появляется что-то вроде карты…
— Давненько я не брал в руки карты, — со смешком сказал Олег.
— И не совсем по земле, — сказал Михель. — Эта штука приподнималась. Вот на столько, — и раздвинул пальцы где-то на толщину ладони.
— Ну да, — согласился Ярослав. — Это логично: летать может только пилот, на которого машина записана. А гонять её по полю должен мочь любой техник…
— Хорошо, если поле ровное, — сказал Олег. — А в нашем случае…
— Мне показалось, что там, в машинке, это предусмотрено, — Ярослав покосился на кораблик. — На карте вроде как указывается: куда можно соваться и куда нельзя. Так мне показалось.
— Слушай, а ты выдержишь? — спросил Олег. — Что-то ты совсем зелёный.
— Выдержу, — сказал Ярослав. — Во-первых, надо. Во-вторых, больше не буду соваться, куда не следует. Выдержу.
Голос его звучал твёрдо. Даже чересчур твёрдо.
— Лучше плохо ехать, чем хорошо идти, — неожиданно сказал Михель. — Так?
— Филос о ф, — сказал Олег. — Сын филос о фа и внук филос о фа.
— Второе и третье — это про Владимира, а не про меня, — педантично уточнил Михель.
— За Владимира — очки на носу завя… Уй! — взвизгнул Вовочка, привычно уклоняясь от подзатыльника.
— А ты знаешь, чем кончается этот ряд? — продолжил Олег воспитательный процесс.
— Чем?
— Лучше плохо умереть, чем хорошо уснуть.
— Ни фига себе. Точно не наоборот?
— А вот. Но будем считать, что это реакционное заблуждение.
В салоне кораблика что-то довольно громко щёлкнуло, и голос Артёма восторженно произнёс:
— Ух ты!
— Что такое? — вскинулся Ярослав.
— Сундук открылся, — сказал Артём.
— Никто не разбегается?
— Не. Тут всё уложено… Вот это точно лодка. А это, наверное, рация. А это — ружьё.
— Не трогай, — быстро сказал Олег.
— Я и не трогаю, — сказал Артём. — Я глазами смотрю. А Вовочке сейчас в лоб закатаю.
— Чё сразу в лоб! — возмутился тот. — Я уже тоже ничего не трогаю.
— Мушкетёры! — рявкнул Олег. — Простр е лите наше такси — пойдёте пешком. Причём совсем в другую сторону.
Вовочка высунулся из салона.
— А вы куда собрались? День в разгаре.
Ярослав шумно выдохнул.
— День-то он день, только… Парни, — обратился он к сыновьям, молча и угрюмо сидевшим чуть в сторонке. Основательно вбитую отцом привычку не соваться под руку не могло поколебать такое мелкое происшествие, как появление инопланетянского корабля, с водителем или без. — Подъём. Все планы меняются. Грузите быстро обоих пациентов в машинку, устраивайте помягче — и дуйте в город, к тётке Софье. Перехватят до города — возвращаетесь с дальнего выгона. С тёткой условитесь, что вы у неё ночевали. Дома вас нынче не было — слышите? Знать вы ничего не знаете и ведать не ведаете. Не видали никого, не слыхали и вообще глупые, как пробки. А мы пока напрямки до зимовья ломанём, а там уж будем думать, что дальше. Чует моё сердце, близко они, гады. Как бы нам тут много гостей не дождаться.