Артём хотел навернуть братишку по тощей шее, но уже не было сил.
…Если спросят — как лучше спускаться в Жерло, головой вперёд или ногами, — ответ предельно ясен: драпать надо — быстро и далеко. Потом передохнуть и снова — подальше и побыстрее… Когда в первый раз спускался смотреть, что с Олегом — больше ведь некому, самый мелкий, самый лёгкий, — думал, живым не достанут, только бы верёвку успеть закрепить, прежде чем сердце лопнет. Обошлось. Считай, второй раз родился…
Теперь сидеть бы ему тихонечко, и он и сидел, сидел, сидел — и думал о том, каково Олегу там внизу одному . Пока не представил. А тогда уже встал и пошёл.
И Артур даже заикнуться не посмел с возражением, едва заглянул в побелевшие, остановившиеся Вовкины глаза. А больше останавливать было некому — Михель ползал по кустам, разыскивая полезные травки.
Второй раз спускаться было страшнее, хотя первый раз было вверх тормашками и вообще непонятно как и куда… Теперь он шёл дюльфером, соорудив беседку из «партизанки» и используя вместо карабина её же крюк — слегка отталкиваясь коленями и ступнями от обманчиво гладкой стены. И смотрел он не вниз, в прыгающий кружок фонарика, а в ту же стену, старательно отсчитывая метки на верёвке. Световое пятно устья Жерла давно исчезло, наплевав на все законы оптики. И чем дальше, тем яснее становилось видно, что в толще стены что-то происходит.
И звуков было больше, чем следовало. Только объяснить, на что они похожи, Вовочка бы не сумел. Они легко проникали сквозь его собственное шумное сопение и казались почти осмысленными. И доносились они отовсюду…
— Олег! — хрипло выкрикнул Вовочка, когда за спиной чуть слышно, но отчётливо зачавкало.
Несколько секунд эха, уходящего не вниз по трубе, а в сторону , как будто за тонкой оболочкой, о которую мальчишка опирался, вытянулось длинное гулкое помещение.
Потом донеслось:
— Здесь!
Получилось и похоже, и не похоже на обычный звонкий — «пионерский» — Олежкин голос, но Вовочка обрадовался до взвизга.
Потом донеслось:
— Здесь!
Получилось и похоже, и не похоже на обычный звонкий — «пионерский» — Олежкин голос, но Вовочка обрадовался до взвизга. Перевесился в петле и, с облегчением включив фонарик, обнаружил, что осталось всего ничего. Несколько движений — и он, снова повиснув в беседке боком, оказался прямо над Олегом, почти касаясь плеч — этаким шарфиком или боа-конструктором, про которого рассказывал дед. Двигаться приходилось очень осторожно — и не без внутренней дрожи.
Всё это время он не умолкал. Пережитый ужас выплёскивался бессвязным потоком слов — вроде бы обращённых к Олегу, но на деле — скорее иллюстрирующих известный опыт с сообщающимися сосудами. Как раз Олег его на уроке и показывал, и потом все, даже девчонки увлеклись домашними фонтанчиками, только девчонки соревновались, у кого сам фонтан красивей, или клумбочка, или что, а парни бились, чтобы вода подольше лилась и поток регулировался.
Короче, когда уровень ужаса внутри Вовочки опустился немного ниже губ, мальчишка сообразил, что Олег ему не отвечает, и растерянно умолк. Потом страшным шёпотом позвал:
— Олег!
Длинная-длинная секунда… вторая… тре…
— Здесь! — сдавленно отрапортовал вожатый.
— А… ты живой?
Уверенности в Вовочкином голосе не было. Если Олег помер и в его тело залез местный Дух, он вполне мог через Олега и разговаривать. А отвечает не сразу, потому что трудно с наскоку разобраться, какие слова подходящие.
— Это юмор такой? — после паузы уточнил вожатый. — Или беспокойство о моём здоровье?
Уф-ф-ф-ф… Похоже, живой.
— Я тебе чаю принёс, сладкого. Давай пей, пока горячий.
И Вовочка принялся отвязывать фляжку, приятно гревшую его сквозь рубаху.
— Я тебя чему учил? — строго спросил Олег. — «Сначала — думай, потом — делай». Как я буду пить?
— Так мы всё придумали, Михель соломин наломал, совсем свежих, так что гнутся хорошо…
Вот тут-то Вовочка и сообразил, что кое-чего они всё-таки недотумкали. Идеально свежую соломку можно даже согнуть в круг, это так — если в ней не меньше метра длины. Всё-таки не трубочка. Но опускать фляжку до уровня Олеговой головы — или выронишь, или прольёшь, оба хуже. Мокрый человек в этой холодине в два счета помрёт. Кстати…
— Олег! А той рукой совсем пошевелить нельзя?
— Надо?
— Ну… — Вовочка вдруг смутился. — Понимаешь… Это Михель сообразил… В общем, пока рука ещё слушается, ты там расстегнись, а? А то помощи ещё несколько часов ждать, а тебя ведь всё время поить надо…
— Мы пока не решили, как именно поить. Впрочем…
Он напрягся, застонал, не то чтобы зашевелился — шевельнуться ему было никак — но что-то всё же сдвинулось там, внизу. Олег обмяк, голова его свесилась на бок и стукнулась о стену. Звука Вовочка не слышал, но мягкую волну толчка ощутил. Стена отозвалась так отчётливо, словно служила звукопроводом.
Минуту спустя Олег пришёл в себя. Осторожно набрал в грудь воздуха и произнёс:
— Сделал.
— Бери ртом соломину, — решился Вовочка.
Подсвечивая фонариком, он подвёл конец соломинки к губам вожатого, подождал, пока тот приладится, и набрал в рот немного чая.
Подсвечивая фонариком, он подвёл конец соломинки к губам вожатого, подождал, пока тот приладится, и набрал в рот немного чая.