— Вот как?
— Да. Как человек, профессия которого — блюсти законы этой страны, она считает ясным как божий день, что ее обязанность — позаботиться о том, чтобы насильник был наказан. Но к счастью для вас, не обязательно судом.
— Дело в принципе, да?
— Если бы я был на вашем месте, я был бы чуть менее язвительным и чуть более признательным, Холе. Я мог бы посоветовать ей подать заявление.
— Ну и чего же вы хотите, Крон?
— В общих чертах — чтобы вы оставили должность преподавателя Полицейской академии и больше никогда не работали в полицейской системе. А Силье продолжит спокойно учиться здесь, и вы не будете ей мешать. То же самое будет, когда она начнет работать. Одно неуважительное слово с вашей стороны, и договор аннулируется, а она подает заявление в полицию.
Харри поставил локти на стол и наклонился вперед, опустив голову и потирая лоб.
— Я собираюсь составить письменный договор в форме сделки, — сказал Крон. — Ваше увольнение против ее молчания. Предполагается, что обе стороны будут держать в тайне условия договора. Вам все равно едва ли удастся нанести ей вред, если вы разгласите договор, а вот она встретит понимание.
— Но я признаю себя виновным, если соглашусь на такую сделку.
— Воспринимайте это как ограничение ущерба, Холе. Человек с вашим опытом легко сможет найти себе другую работу. Следователя в страховой компании, например. Там платят лучше, чем в Полицейской академии, поверьте мне.
— Я верю вам.
— Хорошо. — Крон открыл крышку мобильного телефона. — Как выглядит ваше расписание в ближайшие дни?
— Можно разобраться с этим завтра, раз такое дело.
— Хорошо. В моем офисе в два. Вы же не забыли мой адрес?
Харри кивнул.
— Замечательно. Отличного дня, Холе!
Крон резво вскочил со стула. Поднятие тяжестей и упражнения для пресса, предположил Харри.
Поднятие тяжестей и упражнения для пресса, предположил Харри.
После его ухода Харри посмотрел на часы. Был четверг, а на этой неделе Ракель собиралась прилететь на день раньше. Она приземлялась в 17.30, а он предложил встретить ее в аэропорту, и она, обычно говорившая «нет, не стоит», в этот раз с благодарностью приняла его предложение. Он знал, как она любила эти сорок пять минут в машине по дороге в город. Разговоры. Покой. Прелюдия к хорошему вечеру. Ее оживленный голос, объясняющий, какое в действительности значение имеет тот факт, что сторонами в международном суде в Гааге могут выступать только государства. Разговор о юридической силе и бессилии ООН, в то время как за окном проплывает холмистый пейзаж. Иногда они разговаривали об Олеге, о том, как у него идут дела, как он с каждым днем выглядит все лучше и лучше, о том, как постепенно возвращается прежний Олег. О планах, которые он строит. Учеба, юриспруденция. Полицейская академия. О том, как им повезло. И о том, какая хрупкая вещь счастье.
Они совершенно откровенно разговаривали обо всем, о чем думали. Почти обо всем. Харри никогда не говорил ей, как боится. Боится пообещать что-нибудь, не зная, сможет ли сдержать обещание. Боится, что не сумеет стать для них тем, кем он хочет и должен быть, и что они не сумеют стать такими для него. Боится, что не знает, как другой человек сможет сделать его счастливым.
То, что он сейчас был с ними, с нею и Олегом, было исключением из правил, он сам верил в это лишь наполовину. Это было подозрительно приятным сном, и ему казалось, что он в любой момент может проснуться.
Харри потер лицо. Может быть, этот момент уже близко. Момент пробуждения. Жгучий, жестокий дневной свет. Реальность. В ней все станет таким, как прежде. Холодным, жестким и одиноким. Харри поежился.
Катрина Братт посмотрела на часы. Десять минут десятого. На улице, вполне вероятно, стоял неожиданно мягкий весенний вечер. А здесь, в подвале, был прохладный, сырой зимний вечер. Она перевела взгляд на Бьёрна Хольма, почесывающего свою рыжую бороду. На Столе Эуне, рисующего в блокноте. На Беату Лённ, сдерживающую зевок. Они сидели перед монитором компьютера, который заполняла фотография трамвайного стекла, сделанная Беатой. Они немного обсудили то, что на нем было нарисовано, и пришли к выводу, что, даже если они поймут значение этих знаков, это едва ли поможет им поймать Валентина.
И Катрина снова рассказала им о подозрении, что кто-то еще побывал в хранилище вещдоков одновременно с ней.
— Наверное, кто-то из сотрудников хранилища, — сказал Бьёрн. — Но согласен, странновато как-то, что он не включил свет.
— Дубликат ключа от хранилища сделать нетрудно, — произнесла Катрина.
— А может, это не буквы, — заговорила Беата. — Может, это цифры.
Они повернулись к ней. Ее взгляд не отрывался от монитора.
— Единицы и нули. А не «i» и «о». Как в бинарном коде. Ведь единица означает «да», а ноль — «нет», верно, Катрина?
— Я пользователь, а не программист, — ответила Катрина. — Но да, это так. Как мне объяснили, единица пропускает электричество, а ноль его останавливает.
— Единица означает действие, а ноль — бездействие, — сказала Беата. — Быть. Или не быть. Быть. Или не быть. Единица. Ноль. Ряд за рядом.
— Как гадание на ромашке.
Они посидели в тишине, нарушаемой только вентилятором в компьютере.