А что, если он ничего этого не сделает и останется сидеть?
Харри еще раз заглянул внутрь и спрятался, надеясь, что Фолкестад не заметил движения. Фолкестад только что встал. В руках у него была дубинка. Он отодвинул Ракель в сторону, но она по-прежнему мешала Харри. И все равно, даже если бы он стоял на прямой линии огня, вряд ли Харри смог бы с расстояния в десять метров сделать выстрел, который мгновенно остановил бы Фолкестада. Для этого требовалось более точное оружие, чем ржавая «одесса», и калибр побольше, чем «макаров» девять на восемнадцать. Надо подобраться ближе, лучше всего на расстояние метров двух.
Через окно он услышал голос Ракели:
— Возьмите меня! Пожалуйста.
Харри прижался затылком к стене и зажмурил глаза. Действовать, действовать. Но как? Господь Всемогущий, как? Дай ужасному грешнику и обманщику подсказку, и он отплатит Тебе… тем, чем скажешь. Харри сделал вдох и прошептал свое обещание.
Ракель смотрела на рыжебородого мужчину. Он стоял позади стула, на котором сидел Олег. Кончик его дубинки лежал на плече Олега. В другой руке он держал пистолет, направленный на нее.
— Я правда ужасно сожалею, Ракель, но я не могу пощадить мальчишку. Он — настоящая цель, понимаешь?
— Но почему? — Ракель не собиралась рыдать, но по ее щекам текли теплые ручейки слез: физическая реакция, не связанная с тем, что она чувствовала. Или не чувствовала. Оцепенение. — Почему ты делаешь это, Арнольд? Ты поступаешь как… просто как…
— Больной? — Арнольд Фолкестад слегка улыбнулся, будто извиняясь. — Вы ведь именно в это хотите верить. Что все мы можем сколько угодно наслаждаться грандиозными мечтами о мести, но никто из нас не хочет и не может претворить их в жизнь.
— Но почему?
— Я могу любить, а поэтому могу и ненавидеть. Ну, то есть теперь я больше не могу любить. Я заменил любовь… — он легко поднял дубинку, — на это. Я восхваляю моего любимого. Рене был больше чем случайным любовником. Он был моей…
Он поставил дубинку на пол, облокотив о спинку стула, и полез за чем-то в карман. Дуло пистолета не сдвинулось ни на миллиметр.
— …зеницей ока. Которую у меня отняли. И никто с этим ничего не сделал.
Ракель знала, что должна испытать шок, остолбенеть, испугаться. Но она ничего не почувствовала, сердце ее уже окаменело.
Но она ничего не почувствовала, сердце ее уже окаменело.
— У него были такие красивые глаза, у Микаэля Бельмана. Так что я отнял у него то, что он отнял у меня. Лучшее из всего, что у него было.
— Зеница ока. Но почему Олег?
— Ты что, действительно этого не понимаешь, Ракель? Он — семя. Харри говорил мне, что мальчик хочет стать полицейским. И он уже не выполнил своих обязанностей, а это превращает его в одного из них.
— Обязанностей? Каких еще обязанностей?
— Обязанностей ловить убийц и судить их. Он знает, кто убил Густо Ханссена. Ты кажешься такой удивленной. Я изучил это дело. Совершенно очевидно, что если Олег не сам убил его, то он знает, кто виновен в этой смерти. Все остальное логически невозможно. Разве Харри тебе не рассказывал? Олег был там, в том месте, когда убили Густо. И знаешь, о чем я подумал, увидев фотографии с места преступления? Какой Густо красивый. Они с Рене были красивыми молодыми мужчинами, у которых вся жизнь впереди.
— У моего мальчика тоже! Пожалуйста, Арнольд, тебе не обязательно делать это.
Ракель сделала шаг в его сторону, и он поднял пистолет. Но направил оружие не на нее, а на Олега.
— Не расстраивайся, Ракель. Тебе тоже будет позволено умереть. Ты сама по себе не цель, но свидетель, от которого мне придется избавиться.
— Харри раскроет тебя. И убьет.
— Мне жаль, что я вынужден причинить тебе столько боли, Ракель, ведь ты мне нравишься. Но мне кажется, ты должна это знать. Ты понимаешь, Харри совершенно ничего не раскроет. Потому что, боюсь, он уже мертв.
Ракель недоверчиво посмотрела на его лицо. Ему действительно было жаль. Внезапно телефон на столе засветился и издал простой звук. Ракель бросила на него взгляд.
— Кажется, ты ошибаешься, — сказала она.
Арнольд Фолкестад нахмурился:
— Дай-ка мне его.
Ракель протянула ему телефон. Он приставил пистолет к затылку Олега, взял телефон и быстро прочитал сообщение. Потом он остро взглянул на Ракель.
«Не давай Олегу посмотреть подарок».
— Что это значит?
Ракель пожала плечами:
— Во всяком случае, это значит, что он жив.
— Это невозможно. По радио рассказали про взрыв моей бомбы.
— Не мог бы ты просто немедленно уйти, Арнольд? До того, как станет слишком поздно.
Фолкестад задумчиво моргал, глядя на нее. Или сквозь нее.
— Я понял. Кто-то опередил Харри. Вошел в квартиру. Бум-бам. Ну конечно. — Он коротко хохотнул. — Харри едет сейчас оттуда, так ведь? Он ни о чем не догадывается. Я могу сначала застрелить вас, а потом просто дождаться, когда он войдет вот в эту дверь.
По-видимому, он еще раз прокрутил в голове эту мысль, кивнул, соглашаясь с первоначальными выводами, и направил пистолет на Ракель.
Олег закрутился на стуле, попытался подпрыгнуть и отчаянно застонал через кляп. Ракель посмотрела в дуло пистолета. Сердце ее почти перестало биться. Словно мозг уже принял неизбежное и начал прекращать работу. Она больше не боялась. Она умрет. Умрет за Олега. Может быть, Харри успеет добраться сюда до того, как… может быть, он спасет Олега. Потому что сейчас она кое-что знала. Она закрыла глаза и стала ждать непонятно чего. Удара, укола, боли. Темноты. У нее не было богов, которым она могла бы вознести молитву.