Он услышал электрический гул и пение провода, по которому к нему плыла фигура, резко остановившаяся в полуметре от него.
— Хорошо, — сказал Трульс Бернтсен, отпустил переключатель, и гул прекратился.
— Нормально, — ответил Микаэль, изучая бумажную мишень, покрытую рваными дырками на торсе и голове, а затем кивнул в сторону мишени со снесенной головой на соседней дорожке: — Но не так хорошо, как у тебя.
— Нормально для аттестации. Слыхал, в этом году ее не прошли десять и две десятых процента.
Трульс натренированными руками сменил свою мишень, нажал на переключатель, и новая фигура с пением двинулась в обратный путь.
Трульс натренированными руками сменил свою мишень, нажал на переключатель, и новая фигура с пением двинулась в обратный путь. Она остановилась у металлической пластины с зелеными пятнами в двадцати метрах от них. Микаэль услышал легкий женский смех, донесшийся с одной из дорожек с левой стороны. Он увидел, как две молодые девушки склонились друг к другу и поглядывают на них. Наверняка студентки академии, которые его узнали. Все звуки в этом помещении имели свою частоту, поэтому, несмотря на грохот выстрелов, Микаэль слышал звук рвущейся бумаги и ударов свинца о металлическую пластину позади мишеней. После этого раздавался негромкий металлический звон падающей в коробку пули. Коробки стояли под мишенями и служили для сбора отстрелянных пуль.
— Более десяти процентов наших сотрудников на практике не в состоянии защитить ни себя, ни других. Что начальник полиции думает по этому поводу?
— Не все полицейские имеют возможность так много упражняться в стрельбе, как ты, Трульс.
— У которого так много свободного времени, ты хочешь сказать?
Трульс рассмеялся неприятным хрюкающим смехом. Микаэль Бельман присмотрелся к своему подчиненному и другу детства. Беспорядочно торчащие острые зубы (родители не удосужились выпрямить), красные десны. Все в нем было таким же, как и раньше, но что-то тем не менее изменилось. Может, дело в новой прическе? Или во временном отстранении? Такие вещи способны влиять на людей, которые раньше считались не слишком чувствительными. А может быть, они оказывают воздействие именно на таких людей, на тех, кто не привык постоянно проветривать свои чувства, кто держит их внутри и надеется, что со временем они исчезнут. Вот такие люди могли сломаться. Пустить себе пулю в висок.
Но Трульс казался довольным, он все смеялся и смеялся. Однажды в юности Микаэль объяснил ему, что от его смеха у людей мурашки бегут по коже и ему стоит смеяться по-другому, потренироваться и выработать иной, более обычный и приятный способ смеяться. В ответ Трульс только громче заржал, тыча в Микаэля пальцем. Он направлял в его сторону палец, не произнося ни слова, только пофыркивал и гоготал.
— Разве ты не собираешься спросить меня об этом? — заговорил Трульс, вставляя патроны в магазин своего пистолета.
— О чем?
— О деньгах на моем счете.
Микаэль перенес вес тела на другую ногу:
— Ты поэтому позвал меня сюда? Чтобы я спросил тебя об этом?
— Ты не хочешь знать, как деньги там оказались?
— Зачем мне сейчас мучить тебя вопросами?
— Ты же начальник полиции.
— А ты принял решение держать рот на замке. Я считаю это глупым, но уважаю твое решение.
— Правда? — Трульс вставил магазин на место. — Или ты не мучаешь меня вопросами, потому что уже знаешь, откуда взялись эти деньги, Микаэль?
Микаэль Бельман посмотрел на друга детства. Теперь он это видел. Видел, что именно в нем изменилось. Болезненный блеск. Тот же, что и в юности. Таким же блеском загорались его глаза, когда он злился, когда большие парни в Манглеруде собирались побить болтливого красавчика, укравшего у них Уллу, и Микаэль был вынужден прятаться за спину Трульса. Был вынужден спускать на них гиену. Ободранную, избитую гиену, которой и так приходилось терпеть много издевательств. Так много, что плюс-минус еще одно — не имело значения. Но со временем они усвоили, что терпеть побои — это больно, так больно, что оно того не стоило. Потому что когда глаза Трульса загорались этим блеском, сверканием глаз гиены, это означало, что он готов умереть и что если он вопьется в тебя зубами, то уже никогда ни за что не отпустит. Он сожмет челюсти и будет висеть на тебе, пока ты не упадешь на колени или пока его от тебя не отрежут. С годами Микаэль все реже видел этот блеск в глазах Трульса. Конечно, он появился в тот раз, когда они разбирались в гараже с гомиком.
Конечно, он появился в тот раз, когда они разбирались в гараже с гомиком. А в последний раз Микаэль заметил его после того, как сообщил Трульсу о временном отстранении. Но вот что изменилось: теперь этот блеск никуда не исчезал. Его глаза сверкали так, словно у него лихорадка.
Микаэль медленно, как бы недоверчиво покачал головой:
— О чем ты сейчас говоришь, Трульс?
— Может быть, деньги не напрямую, но пришли от тебя. Может быть, это ты платил мне все время. Может быть, это ты привел ко мне Асаева.
— Вот теперь мне кажется, что ты надышался пороховыми газами, Трульс. Я никогда не имел ничего общего с Асаевым.
— Может, спросим его об этом?