Албатану очень хотелось воткнуть пику прямо в сердце славянина, и, чтобы удержаться, он отшвырнул ее прочь. На миг стало совсем тихо, только костер потрескивал. И в этой тишине троюродный брат и старый соперник Албатана, тот самый, который собирался отрезать Сереге ухо, громко произнес:
— А ведь славянин прав: Албатан онемел, и бог его больше не слышит.
Албатан выпрямился, как отпущенная пружина. Шикнула выдернутая из ножен сабля, вспыхнул багрянец на дымчатом клинке, а поперек живота родича, сквозь стеганую, шитую бляшками куртку лег ровный чистый разрыв. Миг — и печенег страшно закричал, кровь хлынула из расходящейся раны.
Албатая махнул саблей — брызги полетели на пленников — бросил ее в ножны, подхватил с кошмы деревянного бога…
Больше он ничего не успел. Другой печенег, как близнец похожий на раненого, махнул рукой — узкий пояс змеей выпрыгнул из рукава, обвился вокруг Албатановой шеи. Печенег поймал его второй конец, перехватил накрест, потянул, упершись ногой в спину хана. Албатан захрипел, замахал руками. Зашитая рана на щеке разошлась, показав обломки зубов.
Остальные степняки, их осталось дюжины две, не больше, не вмешивались. Ждали, чья возьмет — того и удача. Взял душитель.
Ремешок скользнул обратно в рукав, а безжизненное тело Албатана осело на траву. Убийца отстегнул пояс хана, с дорогой синдской саблей, надел на себя, поверх собственного. Затем вырвал из пальцев мертвеца (так и не отпустил) деревянного бога, подошел к тому, кому Албатан вспорол живот, раздвинул края раны и запихнул в кровавое чрево. Раненый завопил совершенно немыслимо, содрогнулся и умер.
Печенеги довольно заворчали, сочли эту быструю смерть благоприятным знаком: бог взял жизнь.
Победитель поднес к лицу перепачканного кровью и слизью бога, пошептался с ним и изрек нечто.
Духарев глянул на Машега; хузарин был доволен.
— Что он сказал?
— Говорит: кумир велел ему ждать восхода.
А с восходом увозить нас в степь. Говорит: там, на правильной земле, твой бог ослабеет.
— Угу, — пробормотал Духарев. — А чему ты радуешься?
— Неужели не видишь? Бог уже помогает нам! Нас не будут пытать, пока не увезут. Да и увезут ли? Я буду молиться. И ты молись! Бог уже вмешался. Вмешается еще раз!
— Блажен кто верует, — пробормотал Духарев. — Почему бы Ему не вмешаться чуть пораньше?
Ожоги на груди болели нестерпимо.
Кочевники копались в сумках, делили серебро, препирались.
На пленников не обращали внимания. Серега поглядел на костер… Нет, пережечь ремни нереально. Руки сгорят раньше. А вот ноги… Можно попробовать. Вон уголек подходящий. Серега, будто невзначай, вытянул спутанные ремнями ноги, накрыл откатившийся уголек. Нормально получилось. Теперь — ждать.
Степняки поделили серебро. Половина залегла спать, остальные болтали по?своему. Один, проголодавшийся, понюхал котел с ухой. Не понравилось. Достал что?то из своей сумки, стал жрать. Еще один вдруг вскочил, выкрикнул что?то. Остальные на него зашикали, опасливо поглядели на спящих товарищей.
— Что? — спросил Духарев.
— Хорошо, — ответил Машег. — Этот бычий глист вспомнил: у Албатана — два бурдюка с кумысом. Остальные говорят: чего кричишь? Два бурдюка на всех делить — ничего не останется.
Припаленный угольком сыромятный ремень ощутимо вонял. Но не больше, чем труп зарубленного Албатаном родича. И от самого Албатана тоже несло будь здоров. Вопреки известной поговорке, что, мол, труп мертвого врага всегда пахнет приятно.. Вряд ли ноздри печенегов уловят и опознают вонь тлеющего ремешка.
Заворочался и застонал Устах.
— Я бы тоже кумыса выпил, — сказал Машег. — А еще лучше — вина.
— Знаешь, я бы и обычной водой удовлетворился, — заметил Духарев.
Двое печенегов вскочили, заспорили.
— Скоро светать начнет, — заметил Духарев. — Хорошо бы эти ублюдки перепились.
— Хорошо бы их после выпивки на развлечения не потянуло, — мрачно отозвался Машег, который, в отличие от Сереги, понимал базар печенегов.
— Это ты к чему?
— Знаешь, о чем они ругаются?
— Ну?
— Один говорит: кожу лучше сначала с ног сдирать, а второй утверждает, что со спины. Если пеплом присыпать, говорит, то крови меньше уходит.
— Понятно. Я бы их всех…
— Чш?ш?ш! — перебил Машег, прислушиваясь.
— Кони их забеспокоились, — сказал он после паузы.
— Ну и что?
— Это или зверь, или…
— Или?
— Или не зверь. Молись, Серегей, чтобы это был не зверь. И чтобы эти ничего не услышали.
Серега молился. От ремней, связывавших его ноги, поднимался заметный дымок. Печенеги спорили…
Все изменилось внезапно. По обе стороны от лагеря одновременно появились люди. И бросились на степняков. Их было не так уж много, но печенегов застали врасплох.
Спорщики сразу прекратили дискуссию и схватились за оружие. Зазвенело железо. Топот, глухие выкрики, удары… Привычные звуки боя, в котором Серега, вопреки обыкновению, играл крайне пассивную роль. И это было грустно, потому что степняки, опомнившись, явно брали верх. Вот один из нападавших, подбитый, полетел через костер, рухнул прямо на Духарева, свалив его на траву. Вертанувшись туловищем, Серега спихнул его. Бородатый мужик, славянин. Мертвый.
Убивший его печенег перемахнул через костер: пасть раззявлена в вопле, сабля над головой…