Хан недовольно заворчал, взял короткую пику, сунул в огонь. Покопался за пазухой, извлек золотую монету, показал Духареву, сделал вопросительный жест.
— Не понимаю, — нагло заявил Серега, — Ты словами скажи!
Албатан зашипел. Один из степняков схватил Серегу за ухо.
— Золото! Где? — выкрикнул он по?славянски. Воняло от него, как от старого козла.
— Иди заправь своей кобыле! — посоветовал ему Духарев.
Печенег выхватил нож, намереваясь отмахнуть Сереге ухо, но хан снова зашипел, и его воин с большой неохотой спрятал нож. Второй степняк отпустил Серегины волосы.
Пленников на время оставили в покое. Печенеги отошли подальше, переговаривались по?своему. Наконечник пики постепенно заливался красным. Было довольно легко догадаться о его предназначении.
— Ты как, Машег? — негромко спросил Духарев.
— «Пока неплохо», — падая, сказала мышка, которую нечаянно выронил ястреб. Машег тихо засмеялся.
— Ловко они нас взяли, — сказал он. — Устах проворонил.
— Я, может, тоже проворонил бы, — отозвался Духарев. — Расслабились мы. Полянские земли. До Орели рукой подать. Леса! Что теперь делать будем, Машег?
— Что делать? Умирать. Медленно.
— Про золото будем молчать?
— А какая разница? Скажем — не скажем, все равно мучить будут. Так лучше уж их без поживы оставить. А то, может, и Элда моя подмогу приведет. Надейся, Серегей! Бог тебя любит.
— Слыхал я историю, — произнес Духарев. — Про иудея вроде тебя. Раз он со скалы упал, да успел за край зацепиться. Висит, держится из последних сил. Молится: «Помоги, Господи! Жил я праведно, заповеди соблюдал, молился вовремя, жертвовал щедро! Помоги, Господи!»
И слышит Голос:
«Ладно, коли ты такой праведный, помогу не бойся. Отпускай руки!»
— Выходит, он спасся, этот праведный, — совершенно серьезно заявил Машег. — Раз сумел об этом рассказать.
Духарев, изумленный хузарской трактовкой анекдота, даже не нашелся, что ответить.
А пика все калилась. Наконечник — точно такой же, каким варяги жгли печенега в Тагане.
Духарев попытался вспомнить: каково это было когда он на глазах князя протыкал себе ножом руку? Мало, что не больно, так еще и рана заросла менее чем за сутки. Даже шрама не осталось. Может, и с каленым железом получится?
«Стыдно тебе трусить, Серега! — сказал он сам себе. — Вон, Машег не боится!»
Тут он был не прав. Хузарин боялся. Но одно дело — бояться, другое — выказать страх.
Печенеги поговорили. Албатан подсел к костру, вынул пику. Показал знаком: ты мне язык попортил, а я твой сейчас выжгу.
Серегу схватили, сунули в зубы железную ложку, развели челюсти. Жаркий, красный лист наконечника приблизился к лицу. Серегу держали крепко. Духарев терпел. Не станет хан ему язык жечь, если хочет услышать, где золото спрятано. Но глаз — вполне может. Жалко глаз. Хотя мертвому глаза не нужны. Как и золото.
Пика отодвинулась. Ложку тоже убрали. Хан пристально глядел в лицо варягу: испугался, нет?
Сереге хотелось верить, что страха на его лице не видно. А что вспотел, так это от жара.
Быстрым, точным движением хан уколол Духарева в грудь. Боль ожгла до костей. Зашипел, сгорая, волос, зашипела, взошла и лопнула пузырем кожа.
— А?а?а?ха?ха?ха! — зарычал Сергей, ухитрившись как?то превратить в подобие смеха первый животный вопль.
Хрен вам!
Веселая ярость накатилась, заглушая боль. Нет, боль осталась. Такая же нестерпимая.
Нет, боль осталась. Такая же нестерпимая. Но это уже не имело значения. Главное: показать этой твари, что он — варяг! Варяг!
И смех его уже звучал не натужно, а искренне.
В глазах хана мелькнуло удивление…
Каленый наконечник уже остыл в живом мясе, но Албатан забыл его убрать. Он был в замешательстве. Это было, как если бы он взгромоздился на свою жену… И не обнаружил необходимого отверстия. Албатан столько раз жег людей железом, что, как ему казалось, знал об этом все. В этой схватке Албатан побеждал всегда. Проклятый славянин, лишивший хана возможности говорить, украл у него и радость мести. И радость победы тоже украл. Понятно, почему он не боялся: боль не трогала славянина. Но почему?
Албатан сунул пику обратно в костер, велел принести сумку. Его не поняли. Пришлось идти самому.
Кровь на деревянном теле бога обратилась в черную липкую пленку. Албатан сдвинул повязку, прижал бога к порванной щеке, попросил беззвучно: помоги.
Снова взял пику — наконечник уже нагрелся…
Серега увидел, как печенег вытащил черного деревянного уродца, перемазанного какой?то дрянью, сдвинул в сторону повязку. На щеке хана обнаружился неровно заштопанный рубец. Албатан прижал уродца к воспалившейся ране. О санитарии хан явно не имел никакого понятия.
Губы хана зашевелились. Затем он бережно отложил уродца и вынул из костра пику.
Серегу озарило.
— Давай жги! — громко сказал он. — Ты нем! Твой бог тебя не слышит! А мой Бог сильнее твоего.
Печенег, понимавший по?славянски, перевел Серегины слова. Албатан ощерился, показав осколки зубов и распухшую сардельку языка. И ткнул Серегу раскаленным острием. Снова шипение, вонь, боль… Но на этот раз Серега был готов и сумел защититься, отделить себя от боли.
— Твой бог тебя не слышит, хан! — крикнул Духарев и захохотал. — Или бог оглох, или ты онемел!