стряхнуть эти пузыри. Я отступила к дальней стене.
— Не в вашем стиле предлагать ответы, — заметила я.
— У меня сегодня великодушное настроение. — Голос его был похож на голос засыпающего.
— Если бы вы не сидели голым в пенной ванне, вы бы предложили мне ответы на вопросы?
Он улыбнулся — быстрой знакомой улыбкой.
— Может быть, и нет, но если я должен удовлетворить ваше жадное любопытство, почему бы не совместить это с некоторым удовольствием?
— Удовольствием для кого?
— Для нас обоих, если вы согласны это признать.
Это замечание вызвало у меня улыбку, а я не хотела улыбаться. Я не хотела радоваться, что вижу его мыльного и мокрого. Я хотела бояться его — и боялась,
но при этом я его хотела. Хотела провести пальцами по мокрому телу, коснуться того, что там под этой пеной. Я не хотела близости — этого я себе с ним даже
представить не могла, но мне хотелось посмотреть, потрогать. И за это я на себя злилась. Он же труп; неужели то, что я этой ночью видела, меня не убедило?
— Вы хмуритесь, ma petite. Почему?
— Я спрашивала вас, не иллюзия ли те разложившиеся вампирши.
Почему?
— Я спрашивала вас, не иллюзия ли те разложившиеся вампирши. Вы сказали нет. Я спросила вас, реальна ли ваша форма, и вы сказали да . Вы сказали, что обе
формы реальны.
— Это правда, — ответил он.
— И вы — разложившийся труп?
Он погрузился ниже в теплую пенистую воду, окунул руки, и над водой осталась только голова.
— Среди моих форм такой нет.
— Это не ответ.
Он поднял из воды бледную руку, держа ком пены, как снежок.
— Существуют разные вампирские способности, ma petite, вы это знаете.
— Какое это имеет отношение?
Он поднял вторую руку и стал перебрасывать пену с руки на руку.
— Янош и его две спутницы — вампиры другого типа, не такие, как я. Не такие, как большинство из нас. Они куда более редкие. Если вы когда-нибудь увидите
меня в виде разложившегося трупа, это будет значить, что я окончательно мертв. Они могут разлагаться и формироваться снова, и потому их куда труднее убить.
Единственный надежный метод — огонь.
— Вы мне добровольно выдаете кучу информации. Зачем?
Он опустил руки в воду, смывая пену. На теле остались следы пузырей.
— Может быть, я боюсь, что вы подумаете, будто то, что случилось с Джейсоном, могло случиться и с нами.
— Эту теорию мы никогда не проверим.
— Вы так уверенно говорите, — сказал он. — Ваше вожделение наполняет воздух, и вы все же искренне верите, что мы никогда не будем вместе. Как вы можете
хотеть меня почти так же сильно, как я хочу вас, и в то же время так твердо верить, что мы никогда не узнаем тел друг друга?
На это я не могла найти нужного ответа. Я села у стены, подтянув колени к подбородку. Переместив пистолет поудобнее, я сказала:
— Просто мы не будем этого делать, Жан-Клод, никогда не будем. Я не могу.
Где-то в душе я об этом жалела, но далеко не всей душой.
— Почему, ma petite?
— Секс — это доверие. Чтобы иметь с кем-то близость, я должна ему доверять. Вам я не доверяю.
Он посмотрел на меня синими-синими глазами, сногсшибательно красивый и мокрый.
— Вы ведь говорите искренне.
— Да, — кивнула я.
— Я вас не понимаю, ma petite. Стараюсь понять, но не могу.
— Вы для меня тоже загадка, если это вас утешает.
— Нисколько. Если бы вы были женщиной, уступающей случайному капризу, мы бы давно уже были в постели. — Он вздохнул и выпрямился. Вода едва доходила ему
до пояса. — Конечно, если бы вы были женщиной столь легкомысленной, я бы вряд ли вас любил.
— Вам нравится трудность, преодоление.
— Верно, но с вами дело не только в этом, поверьте мне.
Он наклонился вперед, подобрав колени к груди, ссутулив плечи. По его спине сбегали, исчезая в воде, белые шрамы. Немного, но достаточно.
— Откуда у вас эти шрамы на спине? Если они не оставлены освященным предметом, они должны были бы зажить.
Он приложился щекой к коленям, глядя на меня. Вдруг он стай с виду моложе, уязвимее, больше похожим на человека.
— Не тогда, когда раны получены до смерти.
— Кто вас порол?
— Я был мальчиком для битья у сына аристократа.
Я вытаращила глаза.
— Вы говорите правду?
— Да.
— И потому Янош сегодня ночью выбрал плети — напомнить вам о вашем прошлом?
— Да.
— Вы не родились аристократом?
— Я родился в лачуге с земляным полом, ma petite.
Я поглядела недоверчиво:
— Ну да!
Он поднял голову.
— Если бы я что-то придумал, ma petite, это было бы что-нибудь более романтичное, более увлекательное, чем французский крестьянин.
— Значит, вы были слугой в замке?
— Я был компаньоном единственного сына хозяев. Когда шили одежду ему, шили и мне. У нас был один учитель. Один инструктор верховой езды. Меня учили
фехтовать, танцевать и вести себя за столом. А когда он вел себя плохо, меня наказывали, поскольку он был единственным сыном, единственным наследником
древнего имени. Сейчас говорят о жестоком обращении с детьми. — Он снова лег в ванну, в теплую воду. — Жалуются на то, что детей шлепают. Люди понятия не
имеют, что такое жестокое обращение. Когда я был мальчиком, родители ничего особенного не видели в том, чтобы выпороть ребенка лошадиной плетью за плохое