равно, что она там усмотрит. Я не хотела, чтобы она до меня дотронулась. Я отодвинулась, и она поймала меня за руку. Я даже не успела заметить этого движения.
Я уставилась на руку в перчатке, будто это змея неожиданно обвила мое запястье. Уж лучше бы змея.
— Давай, некромантка, помоги мне наказать эту плохую вампиршу.
— Спасибо, не хочется, — ответила я. Голос у меня дрожал, и в такт дрожало что-то под диафрагмой. Она ничего еще со мной не сделала, только прикоснулась,
но прикосновение усиливает любую мощь. Если она сейчас применит любой ментальный фокус, мне конец.
— Айви наслаждалась бы твоей болью, некромантка.
— Это ее проблемы.
Я упорно смотрела на шелк платья Серефины. Меня отчаянно подмывало поднять взгляд, встретить ее глаза. Не думаю, чтобы это она на меня действовала —
просто мое собственное горячечное желание. Трудно держаться круто, когда приходится опускать глаза и тебя водят, как ребенка, за руку.
Айви лежала на полу, приподнявшись на руках. Прекрасное лицо бороздила неразбериха глубоких порезов. Блестела при свече торчащая из щеки кость. Из пореза
на правой руке выглядывали трепещущие мышцы.
Айви смотрела на меня, и за болью угадывалась такая горячая ненависть, что можно бы спички зажигать. Гнев поднимался от нее хлещущими волнами.
Серефина склонилась к ней, потянув меня за собой. Я обернулась на Жан-Клода. Янош прижимал к груди паучью руку. «Пистолет», — шепнул мне Ларри одними
губами.
«Пистолет», — шепнул мне Ларри одними
губами. Я помотала головой. Она меня еще не ранила. Пока что.
Держащая меня рука резко дернула, и я повернулась лицом к Серефине. Глаза в глаза, неожиданно и страшно. Но то, что я видела в ее глазах, страшным не
было. Глаза, которые, как я могла бы поклясться, были бледными тенями, оказались карими, темными, как полированное дерево. Мамины глаза.
Наверное, она думала, что это будет для меня утешением или соблазном. Она ошиблась. Я похолодела от страха.
— Прекрати!
— Ты не хочешь, чтобы я прекратила.
Я попыталась вырвать руку — с тем же успехом можно было бы попытаться изменить путь солнца в небе.
— Ты можешь предложить мне только смерть. В твоих мертвых глазах — моя мертвая мать.
Но я смотрела в эти карие глаза, которых никогда не думала увидеть по эту сторону небес. И я орала в эти глаза, потому что не могла отвернуться. Серефина
меня не отпустила бы, а я не могла бороться с ней — по крайней мере когда она меня касается.
— Ты ходячий труп, а все остальное — ложь!
— Я не мертва, Анита.
И в голосе ее слышалось эхо голоса моей матери. Она подняла вторую руку, будто хотела погладить меня по щеке.
Я попыталась закрыть глаза. Отвернуться. И не могла. Мое тело охватывал странный паралич. Так бывает, когда проваливаешься в сон, и тело весит тонны, и
двинуться почти невозможно.
Рука медленно поднялась ко мне, и я знала, если она меня коснется, я рухну в ее объятия. Я вцеплюсь в нее и заплачу навзрыд.
Я вспомнила мамино лицо в последний раз, когда ее видела. Гроб был из темного дерева и покрыт драпировкой с красными розами. Я знала, что мама там, но на
нее не разрешали смотреть. Никому не разрешали. Гроб не открывать — так они сказали, не открывать. Все взрослые, которые были тогда в моей жизни, впали в
истерику. Комната была полна всхлипываний и рыданий. Отец лежал на полу, и мне он был не нужен, мне нужна была мама. Застежки на гробе были серебряные. Я их
открыла, и кто-то крикнул у меня за спиной. Времени было мало. Крышка оказалась тяжелой, но я толкнула ее вверх, и она поддалась. Мелькнул белый атлас и тени.
Собрав все силы, я подняла руки над головой и что-то увидела.
Тетя Мэтти схватила меня сзади, крышка с лязгом встала на место, и тетя резко застегнула замок, другой рукой оттаскивая меня в сторону. Я не
сопротивлялась — я видела достаточно. Будто смотришь на картинку, которая должна во что-то сложиться, но глаз никак этого не видит. Я еще годами потом ее
складывала. Но то, что я видела, не было мамой. Не могло быть моей красавицей мамой. Это была оболочка, которую бросили. Такой, которую надо спрятать в темный
ящик, чтобы она там гнила.
Я открыла глаза, и передо мной были глаза Серефины — бледно-серые. Высвободив руку из ее вдруг ослабевшей хватки, я сказала:
— Боль в таких случаях помогает.
И я встала, отступила от нее, а она не стала меня останавливать. Что было хорошо, потому что меня всю трясло, и не из-за вампирши. У воспоминаний тоже
есть зубы.
Она осталась на колеях возле Айви.
— Поразительно, некромантка. Я тебе помогу найти мальчика, которого ты ищешь.
Ее неожиданная покладистость меня встревожила.
— Почему вдруг?
— Потому что с тех пор как я достигла полной силы, никто никогда не мог избавиться от моей иллюзии дважды за одну ночь.
— Почему вдруг?
— Потому что с тех пор как я достигла полной силы, никто никогда не мог избавиться от моей иллюзии дважды за одну ночь. Никто — ни живой, ни мертвый.
Она схватила Айви за окровавленную руку и втащила себе на колени, заливая кровью белый шелк. Айви ахнула от боли.
— Вот что запомни, юная Мастер Вампиров: эта смертная сделала то, что тебе не под силу. Она вышла против меня — и победила. — Серефина резко отбросила