столь короткий срок?
— Бравируешь. Посмотри мне в глаза, и я тебе отвечу.
Я покачала головой:
— Не настолько сильно мне хочется это знать.
Она коротко рассмеялась — звук низкий и мрачный, он скользнул у меня по позвоночнику отвратительной полуживой тварью.
— А, Янош, Айви! Как хорошо, что вы решили к нам присоединиться.
Янош вплыл в дверь, Айви рядом с ним. У него был куда более человеческий вид, чем при первой нашей встрече. Кожа бледная, но живая, а не пергаментная.
Лицо осталось таким же тощим, и за человека он бы не сошел, но вид у него стал менее чудовищный. И он был исцелен.
— Вот черт!
— Что тебе не нравится, некромантка? — спросила Серефина.
— Не люблю зря тратить патроны.
Она снова испустила тот же смешок, от которого у меня кожа натянулась.
— Янош очень талантлив.
Он прошел мимо нас. В рубашке у него зияли, дыры. По крайней мере гардероб я ему испортила.
Айви выглядела отлично. Она сбежала, когда началась стрельба? Оставила Брюса погибать?
Янош преклонил колено среди подушек. Айви встала на колени рядом с ним. Они стояли, склонив головы, ожидая, когда она обратит на них внимание.
Кисса встала возле Магнуса, прижимая к боку руку, с которой капала кровь. Но она глядела на двух коленопреклоненных вампиров, на Серефину, снова на
них… И вид у нее был… обеспокоенный, что ли?
Что-то тут происходила, что-то неприятное.
Серефина оставила вампиров стоять на коленях и обратилась к Жан-Клоду:
— Какое дело привело тебя ко мне, Жан-Клод?
— Мне кажется, у тебя есть нечто, принадлежащее мне, — сказал он.
— Янош! — позвала Серефина.
Янош встал и вышел. Он отсутствовал только секунду, а потом появился с мешком, который больше подошел бы Санта Клаусу. Развязав горловину, он высыпал
содержимое мешка к ногам Жан-Клода. Щепки, из которых даже приличного кола не сделаешь, высыпались кучкой. Дерево было темным и полированным, кроме свежих
расколов.
— С наилучшими пожеланиями, — сказал Янош, вытряхнул последние щепочки из мешка и снова встал на колени.
Жан-Клод окинул груду щепок небрежным взглядом.
— Ребячество, Серефина. Такого я мог бы ожидать от тебя пару столетий назад, но теперь… — Он обвел рукой призраков, всю обстановку. — Как тебе удалось
подчинить Яноша? Когда-то ты его боялась.
— Изложи свое дело, Жан-Клод, пока я не потеряла терпение и не вызвала тебя сама.
Он улыбнулся и поклонился грациозно, по-актерски.
Когда он выпрямился, улыбки не было. Лицо стало красивой маской.
— Ксавье на твоей территории, — сказал он.
. — Ты действительно думаешь, что я учуяла бы присутствие твоей ручной некромантки и не ощутила бы Ксавье? Я знаю, что он здесь. Если он бросит мне вызов, я с
ним разберусь. Говори свое дело или ты его уже изложил? Такой путь проделал, чтобы предупредить меня? Как это мило!
— Я понимаю, что ты теперь сильнее Ксавье, — сказал Жан-Клод, — но он убивает людей. Не просто нападение на дом пропавшего мальчика — много смертей. Он
снова начал резать своих любимцев. И привлекает внимание к нам ко всем.
— Что ж, пусть Совет его убьет.
— Ты Мастер на этой территории, Серефина, твое дело поддерживать на ней порядок.
— Не тебе учить меня моему долгу. Мне сотни лет уже было, когда ты умер. Ты был подстилкой для любого вампира, который тебя хотел. Наш красавчик Жан-
Клод.
Слово «красавчик» у нее прозвучало как что-то неприятное.
— Я знаю, кем я был, Серефина. Сейчас я — Мастер Города и следую законам Совета. Мы не должны позволять убивать людей на нашей территории. Это плохо для
нашего дела.
— Да пусть себе Ксавье косит их сотнями — всегда останутся еще, — сказала она.
— Ничего себе подход, — не выдержала я.
Она повернулась ко мне, и я пожалела, что вообще что-то сказала. Ее сила ударила в меня, как огромное пульсирующее сердце.
— Как смеешь ты осуждать меня! — сказала Серефина, и я услышала шуршание шелка, когда она встала. Больше никто не двинулся, и я слышала, как шелестит
подол платья по подушкам, по полу — ко мне. Мне не хотелось, чтобы она до меня дотронулась.
Глядя на контуры ее тела, я увидела, как она протянула руку в перчатке. И ахнула. По моей руке закапала кровь.
— Черт!
Порез был глубже, чем оставил Янош, и болел сильнее. Я уставилась ей в глаза — от злости я осмелела или поглупела. Глаза смотрели с ее лица — белые-
белые, как две манящие луны. Они звали меня. Звали броситься в эти бледные объятия, ощутить прикосновение мягких губ, острую нежность зубов. Чтобы она обняла
меня. Взяла на руки, как когда-то мама Она всегда будет меня любить и никогда не оставит, никогда, не умрет, никогда не бросит меня.
Это меня остановило, и я застыла неподвижно у края подушек. Подол ее платья лежал у меня на ногах. Протяни я руку, я бы ее коснулась.
Сердце от страха колотилось в горле. Она развела руки.
— Иди ко мне, детка, и я всегда буду с тобой. Я никогда тебя не оставлю.
Все, что есть хорошего, было в ее голосе. Тепло, еда, кров, для всех обиженных, всех разочарованных жизнью. Я знала, что мне стоит только войти в ее
объятия, и все плохое останется позади.
Я стояла, сжимая кулаки. Кожа болела — так мне хотелось, чтобы она меня коснулась, взяла в объятия, держала. Кровь текла из пореза на руке, и я потерла