— Позорище! Как стоите, солдаты?! Подбородки выше! Еще выше! Грудь вперед, пузо втянуть! Ишь разъелись на казенных харчах! Три поросенка, блин! Почему наконечники у копий ржавые? А? Почему шлемы не начищены? Почему не по форме одеты?
— А?
— Морковку на! Почему без кирас, спрашиваю?
— Дык это… вашбродь, жарко в кирасах-то… — испуганно забормотал самый старший из стражников.
— Начальник стражи разрешил ввиду отсутствия наличия видимого противника…
— Молчать, когда я спрашиваю! — рявкнул я снова. — С начальником стражи я еще поговорю! Ишь распустились! Сейчас двое остаются на посту, один — в сторожку, и чтобы через пять минут каска блестела, как у кота… хвост! Потом поменяетесь. Вернусь через час — проверю лично. Выполняйте!
Грозно фыркнув напоследок, я направил лошадь в ворота. Проникшаяся важностью момента, Иголка перешла с привычной трусцы на парадный шаг, так что я успел услышать, как стражники перешептываются за моей спиной:
— А кто это такой был-то?
— Хрен его знает… сейчас начальства развелось — всех не упомнишь. Но зверюга, видать, тот еще. Эх, чую, ходить нам теперь в полной амуниции…
Я усмехнулся и подкрутил ус — если здесь все такие недотепы, то мне не составит труда получить хорошую должность в местном гарнизоне и немного поправить дела. А что? Мундир мой, в отличие от плаща, почти новый, два пистолета — из самых лучших оружейных мастерских, никогда не экономил на профессиональных инструментах. Трофейный меч, взятый при осаде какой-то французской крепости года три назад, стоит больше, чем все мое обмундирование, вместе взятое. Да и капитанский патент я предусмотрительно спрятал в кошель перед боем: мало ли — в плен возьмут… А жизнь-то, похоже, налаживается! Я снова подкрутил ус и залихватски подмигнул симпатичной горожанке, поливавшей цветы на балкончике. Барышня бросила мне цветок, засмущалась своей смелости и шмыгнула внутрь дома, но я заметил, как из-за приоткрытой двери поблескивают ее глаза. Да, нас — ландскнехтов — дамы любят…
Не проехав и двух кварталов, я увидел впереди площадь, запруженную веселящимся народом. Следует заметить, что представление о веселье в таких маленьких городках везде примерно одинаковое и заключается в бесперспективных попытках выпить больше, чем под силу простому смертному. Так и здесь большая часть гуляк колебалась в состоянии от «легкого подпития» до «мертвецки пьян». Крутобокие бочки и характерный ячменный запах подсказали, что меня занесло на один из популярных в этой стране пивных фестивалей. Увы, хотя на моей родине и знают толк в славном напитке, сейчас мои финансовые дела были столь плачевны, что от всяческих соблазнов следовало держаться подальше. Ну да ладно, живут же как-то монахи в своих монастырях… Я проводил взглядом медленно падающего с помоста, на котором проходило соревнование кто больше выпьет, монаха-доминиканца и завистливо вздохнул. Поискав глазами объезд и не найдя такового, я спешился и повел Иголку через площадь в поводу — чтобы не затоптать случайно какого упившегося гуляку. В толпе меня мгновенно окутала пьянящая атмосфера праздника — пьянящая в прямом смысле, поскольку дышать приходилось практически сплошь пивными парами. Впрочем, такая близость к земле имела и несомненные плюсы: мне удалось незаметно стянуть изрядную краюху хлеба и копченый окорок — теперь не нужно будет тратиться в постоялом дворе на ужин. Еще меня несколько раз угостили пивом, а пара разудалых барышень, очарованных моим мундиром, сделала недвусмысленные намеки… но, к стыду своему, мне пришлось сделать вид, что намеков я не понял — не до романтических похождений сейчас.
Почти уже миновав бурлящий водоворот площади, я вдруг услышал пронзительный голос, выкрикивавший что-то непонятное:
— Аббберхас!!! Грубаррррргат!!! Харрррум!!!
Заинтригованный, я протиснулся промеж столпившихся вокруг стола людей посмотреть на источник этих воплей. Источником оказался тощий — кожа да кости — мужик с неопрятными седыми волосами и небольшой козлиной бородкой.
Источником оказался тощий — кожа да кости — мужик с неопрятными седыми волосами и небольшой козлиной бородкой. Костюм крикуна представлял собою диковинную смесь самого различного тряпья, когда-то принадлежавшего, очевидно, бедному сарацину. Местным жителям, конечно, шальвары, чалма, вышитая жилетка и прочая дешевая экзотика должны были казаться удивительными и даже, может быть, чудесными, но мне-то доводилось воевать с османами, меня потрепанной чалмой не удивишь. Да и фокусников раньше видать приходилось, и, должен сказать, этот был из числа самых жалких и нелепых. В тот момент, когда я пробился в первые ряды, он как раз запутался в цветных лентах, которые пытался доставать из рукавов. Шипя сквозь зубы какие-то то ли заклинания, то ли ругательства, фокусник с трудом освободился от пут, достал кольца, попытался продеть их одно в другое, выронил, сделал неуклюжую попытку поймать и в результате рассыпал всякий «волшебный» хлам, спрятанный в одежде. Зрители тем не менее принимали его судороги вполне благосклонно, видимо, в силу выпитого на фестивале пива. А может быть, просто принимали его за шута. Тем временем фокусник попытался выпустить из чалмы голубя, но даже эта кроткая птица, очумев от жары, набросилась на бедолагу с явным намерением заклевать до смерти… В толпе стали делать ставки — ставили в основном на голубя.
Кое-как отогнав взбеленившуюся птицу, фокусник тяжко вздохнул, но взял себя в руки и надтреснутым фальцетом выкрикнул: