Интересно, когда он притворяется -садясь или вставая?
Всегда?
— Давай, давай, Жаворонок! — Шарадван был неумолим, и чаша с медвянкой словно сама собой выпорхнула у меня из пальцев. — Летим, птичка, интересное покажу…
Он выглядел чуть-чуть навеселе, как если бы мы пили не безобидный медовый напиток, а гауду из сладкой патоки — что в полдень приравнивалось к самоубийству. Даже в раю, даже во внешнем дворе «Приюта…». Нет уж, мы люди смирные и даже смиренные, мы лучше возьмем-ка чашу заново и нальем…
Да куда он меня тащит?!
— Эй, приятель, я тебе что, куль с толокном? А ну пусти сейчас же!
Все мои возражения натыкались на гранитную стену Шарадванова молчания. Ручища размером с изрядный окорок ласково обняла меня за плечи, увлекая за собой почище удавки Адского Князя — и мне оставалось только споро перебирать ногами и ругаться вполголоса, стараясь не прикусить собственный язык.
Вскоре мы оказались во внутреннем дворике, отведенном под детскую. Тут, в загородке из расщепленных стволов бамбука, тесно перевитых лианами-мад-хави с гроздьями кремовых соцветий, резвились наши чада. Наши маленькие Брахманчики-из-Ларчиков. Наши замечательные Дрона, Крипа и Крипи, рыбки наши, телятки и кошечки наши, детки безматерные… нет, безмамины…
Тьфу ты пропасть! Похоже, приступ ложного опьянения у Шарадвана оказался заразным.
— Да зачем ты меня сюда приволок, Вира-Майна [13] ? — Мы наконец остановились, и я смог возмутиться как положено, а не на бегу.
— Смотри, — коротко отрезал Шарадван, на всякий случай оставляя свою лапу на прежнем месте. — Я тебе еще вчера хотел показать, да забыл…
Чувствуя себя последним идиотом, я уставился на загородку.
А что, у меня был выбор?
Девочка, не предусмотренная замыслом Опекуна Мира, сидела в углу и игралась ониксовым фазанчиком-свистулькой. В горле фазанчика нежно булькало от каждого встряхивания, и Крипи визжала от восторга, роняя игрушку в пыль. Единственное, что меня хоть как-то заинтересовало, — пыль не приставала к свистульке, и девочка могла снова совать ее в рот без опаски подавиться и закашляться.
Небось умники из свитских Опекуна расстарались!
Мальчики же вперевалочку бродили друг вокруг друга, вполголоса лепеча детскую несуразицу. Я минуты три-четыре разглядывал их с законным умилением, после чего понимание взяло меня за шиворот и легонько встряхнуло.
Лапа Шарадвана была здесь абсолютно ни при чем.
— Пошел… — забормотал я, косясь попеременно то на мальчишек (сверху вниз), то на Шарадвана (снизу вверх). — Мой Дрона пошел! Ходит! Клянусь зеленой плешью Варуны, ходит!
— Еще со вчера, — буркнул Шарадван, сдерживая ухмылку. — Вместе пошли, твой и мой… Ну, Жаворонок, сообразил?
Я сообразил. Я очень даже сообразил — и почти сразу. Для этого не надо быть опытной мамашей, взрастившей дюжину голопузых чад. Если десятимесячному ходить рановато, но все-таки чудом это называть не стоит, то полугодовалому Дроне… Вместе, значит, пошли?!
— Опекуну докладывал?
— Не-а… — В рыке Шарадвана проскользнула смутная растерянность. — Сперва тебе решил. Эх ты, птица-Жаворонок, слепыш полуденный, смотришь и не видишь… Ну, разуй глаза, приглядись!
Я честно пригляделся.
Мальчики ходили, как обычно ходят все маленькие дети, но при этом слегка со странностями. Вон, мой Дрона ковыляет себе вперевалочку, а ноги расставлены так широко, что вообще непонятно: почему он не валится на спину при первом же шаге? А он не валится, он бродит вокруг своего старшего приятеля, надувая щеки, и вдруг припадает то на одну, то на другую ножку или вообще скакнет бодливым теленком и руками перед собой машет. Я тихо засмеялся, видя сыновние шалости, и отметил про себя ту же повадку за Шарадвановым мальцом. Его Крипа повторял выходки моего сына одну за другой, а потом вдруг заплакал и начал прыгать на левой ноге, рыдая все горше и горше.
От крытого павильона к детям бросилась апсара-нянька. Она мигом оказалась в загородке, и вскоре вся троица детей столпилась вокруг райской красавицы, играя в какую-то незнакомую мне игру.
— Ну? — спросил Шарадван.
Чего он ждал от меня? Я пожал плечами (в привычку входит, что ли?) и демонстративно уставился на собрата по «Приюту…».
— Это десять позиций для стрельбы из «Маха-дханур», большого лука, — тихо сказал Шарадван, глядя мимо меня. — Дханур-Веда, раздел «Основы», главы со второй по седьмую. Рисунки с пояснениями. Смотри, Жаворонок…
Он вдруг свел ладони перед лбом, словно приветствуя царя или наставника, потом легко взмахнул руками, как журавль крыльями, и шагнул вперед. Грузное тело Шарадвана превратилось в надутый воздухом пузырь… в ствол гималайского кедра… метнулось хохлатой ласточкой, растеклось вязкой смолой, затвердело куском нефрита… И руки: даже мне, непосвященному, было отчетливо видно, как Шарадван хватает огромный лук, натягивает тетиву, стрелы одна за другой упираются выемками в витые жилы, потоком срываются в воздух и летят, летят, пока руки Шарадвана продолжают вечный и прекрасный танец!
Я моргнул, и все кончилось.
Шарадван стоял передо мной, грустно улыбаясь.
— Три года учился, — ровным голосом сообщил он, будто не скакал только что диким зверем, а по-прежнему сидел на скамье в беседке. — Каждый день, с утра до вечера. А вчера пришел сюда, на детишек гляжу — и вдруг скучно стало. Дай, думаю, вспомню молодость. Танцую, весь десяток трижды крутанул, закончил, а они на меня смотрят. Игрушки бросили, молчат и смотрят. Все, даже девчонка. И я на них смотрю, дурак дураком. А потом уходить собрался, от калитки глянул через плечо: встали. Сперва твой Дрона, за ним — мои. И зашагали. Да не просто зашагали… Дошло, птица-Жаворонок?