Брихас, отец мой, почему мы такие разные?! Моим именем не назовут день недели даже безумцы, но разве дело в названиях?
Для тебя бытие — драгоценность, оставшаяся в наследие от предков, хрупкая вещь, которую надо бережно хранить и в лучшем случае стирать с нее пыль. Мягкой, слегка влажной тряпочкой, в благоговейном молчании… И упаси нас все боги разом пытаться влезть в наследие потными лапами, там дернуть, тут потянуть, заплатить цену и узнать новое! Новое — это хорошо забытое старое, а по назойливым лапам положено стегать молодым бамбуком. Пока не привыкнем отдергивать от всего — нового, старого, любопытного, удивительного…
Возможно, я не прав.
Я даже наверняка не прав.
Но я не могу жить, как ты, папа. Проклинай дважды или трижды — не могу. Я только могу сидеть на балконе, ждать обещанного Опекуном часа и вести с тобой бессмысленную беседу, марая пальмовые листы один за другим, один за…
Сегодня мой день и твой тоже, но он заканчивается, и полночь фыркает снаружи, прежде чем уйти.
Меня всегда забавляло, что на смену дню Брихаса-Словоблуда, четвертому в неделе, идет день насмешника Ушанаса, твоего любимого врага, твоего заклятого друга, Наставника Асуров! Вы соседствуете рядом, плечом к плечу, дни четвертый и пятый, соприкасаясь гибелью полночи и рождением зари. Вы отделены друг от друга зыбкой чертой, реальной только для Калы-Времени, но звезды движутся на небосклоне, и вы утверждаете разное, споря и не соглашаясь…
Впрочем, как всегда.
Ваши дни даже изображаются похоже: человек восседает на водяной лилии, только в первом случае Наездник Лилий обладает желтой кожей, а во втором — белой. О, Наставники, ваши знаки сулят новорожденным обилие благ! Вы щедры, но Ушанас более щедр Для кшатриев-воинов: младенец под его покровительством будет обладать способностью знать прошлое настоящее и будущее, также он возьмет много жен распахнет над собой царский зонт, и другие цари поклонятся ему. Не зря пятому дню посвящена широколиственная удумбара — дерево, из которого вырезают троны!
А ты, папа, что сулишь ты младенцам, имевшим счастье родиться под твоим знаком и в твой день? Да, и ты не поскупился: твой фаворит будет обладать дворцами, садами и землями, наделен любезным расположением духа, богат деньгами и зерном… Мало?! Бери еще, дитя! Греби обеими руками! Ты станешь кладезем духовных заслуг, все твои желания будут удовлетворены, и да сопутствуют тебе символы цветущего лотоса и древа-ашваттхи, растения мудрых!
Одно странно, папа: твои дары словно самой судьбой предназначены для брахманов.
Мудрость, благожелательность, богатства и обилие Жара… Но каждый звездочет знает, что именно брахманам отказано в покровительстве славного Брихаса, ибо Наставник Богов скромен и не желает возвеличивать собственную варну!
Одной рукой ты даешь, отец мой, другой же отнимаешь, причем отнимаешь у своих — как бы не заподозрили в пристрастности…
Не потому ли мне, твоему сыну, достались в наследство лишь отцовское проклятие да еще раскаленная игла любопытства? Где они, мои дворцы, сады и земли, где деньги и зерно, где любезное расположение духа?
Пыль, прах, мираж…
Вайкунтха молчит, отдаваясь сновидениям, я спорю с тобой, папа, ожидая полуночи, а внизу, в «Приюте Зловещих Мудрецов», в специально отведенных покоях готовятся явиться в мир мои дворцы и сады, мое зерно и мое любезное расположение духа…
У тебя будет внук, Брихас.
Ты рад?
Он родится в мгновение, избранное мной и Опекуном Мира. В краткий миг на стыке дней Наставников, четвертого и пятого. Суры и Асуры благосклонно прищурятся с обеих сторон, и признаки высших варн сольются в одном человеке.
Ты рад, Брихас?
Семя мое не пропадет даром, наш род будет прославлен этим ребенком, сам Вишну простер над ним свою Опеку…
Ты рад, строгий отец мой?
Или ты проклял бы меня еще раз, узнай об этом?
Вайкунтха спит, и пальцы мои онемели…
14-й день 2-го лунного месяца, Шукра-вара [10] , перед рассветом
Наверное, не стоило писать всю эту дребедень: четырнадцатый день, месяц… Даже наверняка не стоило. Прошло всего несколько часов с того момента, как я бросил предыдущие записи и ринулся прочь словно одержимый. Но иначе сейчас я не смог бы успокоиться. Вон, руки дрожат, и слова пляшут вперевалочку, как безумные пишачи вокруг падали, а палочка для письма скребет лист со звуком, от которого мороз продирает по коже и волоски на теле встают дыбом!
Все!.. все, все, все… хватит.
Я должен.
Я, Жаворонок, проклятый отцом брахман, должен.
Да, наверное, это забавно смотрелось со стороны: когда я ворвался в родильные покои, три апсары-по-витухи уставились на меня, как на привидение, и, не сговариваясь, прыснули в рукава. Им смешно, райским подстилкам! Как же, потешный отец потешного Ребенка, зачатого непорочно, без чрева женщины, собирается присутствовать при родах! Как трогательно! Всех дел-то: откинуть крышку ларца в назначенный час и извлечь дитя! Скрип крышки сойдет разом и за крики роженицы, и за финальный вздох облегчения… Много вы понимаете, красотки-пустосмешки! В другое время я и сам бы вам подхихикнул, а там, глядишь, и увлек бы всю вашу троицу в уголок поукромней, где б и подтвердил, что кругом рай раем, с какой стороны ни ущипни!