И рядом тогда не было ни единого провидца, который смог бы рассказать глупому Жаворонку: обряд моего сына о даровании ему наследника и обряд «Рожденья-на-Погибель», свершенный Панчалийцем вместе с искалеченным ятудханом…
Они состоялись в один день и в один час.
* * *
Память — такая забавная штука… а в случайные совпадения я давно не верю.
ГЛАВА XV
ГРЯЗНЫЙ НИШАДЕЦ
Заметки Мародера, летний лагерь близ Хастинапура, третья четверть периода Васанта
Лагерь разбили неподалеку от города, в двух с половиной крошах [53] за юго-восточными предместьями.
Местность изобиловала холодными ключами, чья вода заставляла ныть зубы, а в носу поселялись колкие мурашки. Вокруг родимыми пятнами на бритой голове великана были разбросаны тенистые рощи хлебных и манговых деревьев, розовые яблони в цвету наполняли воздух тончайшим ароматом, а заросли «змеиного» табака встречались на каждом шагу.
Пьяные от весны кукушки оглашали окрестности восторженными воплями, а пестрые дятлы-шатапатры просто кишмя кишели в кронах смоковниц и ямал, так что для получения счастливого знамения достаточно было просто прислушаться или взглянуть на ближайшее дерево.
Короче, счастья для всех было хоть отбавляй.
Один Дрона ходил сумрачный и корил себя, что не проследил за дворцовыми слугами: орава лизоблюдов с прихлебателями набежала сюда за две недели до приезда царевичей!
Скажите на милость, можно ли вдалбливать детям и подросткам азы воинской науки, можно ли приучать отпрысков Лунной династии и присланных в обучение наследников иных родов к тяготам доли кшатрия если…
Вот именно, что если!..
Наспех сооруженные беседки из лиан, где в тени ждут кувшины с прохладительными напитками, — это тяготы?!
Рукотворные прудки со всякими лотосами-лилиями, полные прозрачной воды, где плавают сонные лебеди и утки-чакраваки, — это суровость быта?!
Толпы оголтелых мамок и нянек, умудряющихся прикрывать маленького господина зонтом от солнца, даже если господин в это время изволит биться на тупых мечах с другим маленьким господином, — это доля кшатрия?!
Дхик!
Сражение с армией прислуги было самым трудным делом в жизни Дроны.
И до бхутиков напоминало легендарную битву Хастина-Слона, основателя столицы, с девятиглавым Гухринич-нагом — у этой пакости вместо срубленной головы мигом вырастали две, а то и три новые. Сейчас, например, Брахман-из-Ларца шел от полевой кухни, где больше часа вколачивал в головы поваров, поварят и поваришек истину вечную как мир: еда должна насыщать тело, даруя силы — и не более. Никаких разносолов, никаких селезней в меду, фаршированных кисло-сладкой массой из ста тридцати компонентов, названий которых Дрона не мог запомнить, несмотря на свою уникальную память! Никаких перепелиных сердец с крохотными орешками, вызывающими жажду, никаких плюшек, ватрушек и прочих сдобных игрушек во рту у будущих колесничных бойцов, никаких освежающих узваров во время учений, никаких фиников на блюдцах рядом с лучниками, никаких…
Дрона вытер вспотевший лоб и грустно вздохнул.
Тяжкий труд, однако: превращать толпу знатных оболтусов в будущих царей!
Уехать бы с ними куда-нибудь подальше, в дебри Калинги или Южной Кошалы, скрыться в непроходимой чаще, жить в шалашах, кормиться охотой, а если толпы прихлебателей и пропадут по дороге пропадом — всяко бывает, не углядели, видно, ракшасы шалят…
Мечты, мечты!
Обогнув белоснежный пандал — огромный шатер из циновок-матов, предназначенный для общих собраний наставников на исходе трудового дня, Дрона углубился в рощицу душистых кетак-широколистов,: срезая угол по дороге к учебным площадкам.
Почти сразу услышал возбужденный гомон детворы и треск сшибающихся палиц. Напуганные им птицы стаей парили над деревьями, опасаясь вернуться и рассесться по ветвям.
На поляне, что по форме напоминала искаженную букву «Ка», первую букву алфавита, сражались двое хастинапурских царевичей, двое правнуков Грозного:
Бхима-Страшный, формальный сын Альбиноса, и Дурьодхана-Боец, первенец Слепца.
Их поединок интересовал Дрону даже не тем, что оба двенадцатилетних подростка были кряжисты и сильны не по годам, а также по праву считались среди сверстников (и не только) лучшими в наличном бою. Брахман-из-Ларца зашарил глазами, отыскал рядом с мальчишками своего деверя Крипу и вздохнул с облегчением.
Этот не допустит… в случае чего.
Ровесники, Страшный с Бойцом родились день в день и даже, как утверждали повитухи, час в час. Оба были леплены по одному образцу: по-мужски широкие в кости, круглолицые увальни, они не были созданы для лука или дротика, но преображались, взяв в руки оружие, чьим предком являлась обыкновенная дубина. Оба могли часами рассуждать о навершиях для булав взахлеб споря по поводу преимущества сдвоенного конуса перед сплющенным шаром с пирамидальными выступами, — ив ухе каждого из двоюродных братьев вечно красовалась золотая серьга-булавка.
Символ, так сказать.
Их соперничество частенько приводило к тому, что наставникам приходилось силой разнимать увлекшихся драчунов. При этом Боец обычно выкрикивал оскорбления в адрес своего антагониста, где «Волчья утроба!» было самым безобидным высказыванием, а Страшный угрюмо сопел и норовил пнуть обидчика ногой.