— А, ну да! — Конфуций, блин! Срубал мой ужин и теперь философствует! — Вкусная была курица, ну в смысле манна! А арома-ат!
— Да, и я о том же! Поэтому, даже если у тебя есть монеты, чтобы оплатить этот ужин, или друзья, на кого можно повесить счет за него, все равно создать дважды такой шедевр невозможно!
— Ага, вкусно было! — При воспоминании о горячей курице с хрустящей золотистой корочкой, мой желудок снова болезненно сжался.
— Не то слово! — довольно подмигнул мне Люберий. — Кстати, спасибо за то, что поделилась ужином. Здесь, в Лазури, все дашь на дашь! Теперь и мне придется с тобой чем-нибудь поделиться. Что ты хочешь?
Ответить мне не дал звон колокольчиков. Словно упав со звездного неба, он заставил нас замереть. Потом мне показалось, что звон — это голоса. Затем я услышала обрывки стихов, песен, которые оставляли след в моей душе и, минуя мою память, снова улетали, превращаясь в хрустальный звон. И внезапно все закончилось…
Я очнулась в тишине летней ночи, напоенной пением цикад, незнакомых птиц и чьим-то всхлипыванием. Как оказалось — моим.
— Вечерняя Слава заставляет поделиться самым сокровенным с теми, кто ее слышал. — Мягкий, по-отечески теплый голос Люберия, о котором, признаться, я совершенно забыла, заставил меня вздрогнуть. — Но больше всего я люблю полуночную Славу!
— А что в ней такого особенного? — Украдкой смахнув слезы, я посмотрела на него.
— Узнаешь, — отмахнулся он и поинтересовался: — Так где мы сегодня ночуем?
Я пожала плечами:
— Даже не представляю! Я заблудилась и не знаю, куда идти.
— Ну а где находится твое пристанище? Как оно выглядит?
— Находится? — Я задумалась, вспоминая. — В саду. В окружении сада. А выглядит… как трехэтажный дом с чердаком. Там на окнах ставни и разноцветные стекла.
— В саду… — Старик задумался, огляделся и радостно ткнул пальцем в темноту. — Так вот он, сад. А вон трехэтажный дом. С чердаком. И стекла…
Открыв рот, я смотрела, как словно из ночного тумана на абсолютно незнакомой мне улочке вылепилось все, о чем я говорила.
— Там еще фонарь был. На двери, — ошарашенно выпалила я, глядя, как неяркие лучики фонаря зажигаются вслед за произносимыми мною словами.
На двери, — ошарашенно выпалила я, глядя, как неяркие лучики фонаря зажигаются вслед за произносимыми мною словами.
— Он?
Я смогла только кивнуть и зашагала вслед за небожителем.
На этот раз в доме нас встретили тишина и полумрак, разбавляемый мерцающими на стенах свечами.
Поднявшись к каморке Васиэля, я толкнула не запертую дверь и вошла. На сундуке тускло горел, видимо зажженный хозяйкой, светильник, освещая небогатую обстановку.
— Здесь ты остановилась? — Вслед за мной, ровно постукивая деревяшкой, вошел Люберий.
— Здесь.
Он огляделся и оценил:
— Чудесно! Бесподобно! Восхитительно!
Сунув в угол посох, старик уселся на кровать и с наслаждением откинулся на взбитую подушку.
— Как говорят на Земле: кайф!
— О-о, а я вижу, вы ценитель русского сленга? — не удержалась я от ехидства.
— Я ценитель всего! — Люберий сладко зевнул и поинтересовался: — Ты ложишься спать?
Я качнула головой:
— Не-а. Боюсь, не усну. Да и хочется послушать полуночную Славу. Уж больно вы меня заинтриговали!
— А-а, ну слушай! — Люберий повозился, устраиваясь удобнее. — А я посплю.
— Но а как же Слава? Вы же хотели ее услышать.
— Да ты не переживай. — Старик разлепил один глаз, сонно улыбнулся и снова закрыл. — Я ее еще так наслушаюсь… Да я проснусь… Я обязательно проснусь. А ты слушай… Ну и загадай чего… Вдруг сбудется? Иногда очень даже… — Дальше бормотание стало неразборчивым и плавно перешло в басовитое похрапывание.
Везет!
Я улыбнулась, разглядывая спящего, подошла и, сняв с другой кровати одеяло, укрыла его.
Должен же сегодня хоть кто-то быть счастливым.
Взяв единственный в комнате табурет, я поставила его у окна и села.
В открытые ставни дышал цветочной свежестью ночной сад.
Вот интересно, о чем сейчас думает Алекс?
Два дня потрачены впустую. Ни спасла, ни помогла. Интересно, о чем говорил Люберий? Как убедить архангелов второй раз отпустить приговоренного к смерти? Добровольно?
Так! Если рассуждать логически: это — Лазурь. Здесь основа всему — вера. Что-то он там еще говорил о надежде. Нельзя терять и все такое…
Вдруг я очнулась от своих мыслей, вслушиваясь в наступившую тишину. Замолчали ночные птицы, кузнечики. Даже похрапывание моего гостя растворилось в этой тишине.
Я будто оглохла.
И тут зазвучала мелодия. Словно в саду кто-то стал наигрывать простенькую мелодию на камышовой дудочке, а в голове сами собой стали рождаться слова. И я, не в силах удержаться, запела:
Голос белой птицей исчезал в ночи.
Боль рекой струится: «Излечи!»
Растворенный светом синий взгляд
Отразился в небе и назад.
А дитя не плачет — просто спит,
И над ним удачей жизнь блестит.
Старец мимо ехал на хромой метле,
Молвил на потеху: «Быть беде!»
Только кто узнает в этот час
То, что Бог гуляет среди нас.
Звезды в поднебесье водят чехарду,
Я по мелколесью к ним бегу.
Звезды выше, выше, и исчез их свет.
Господи Всевышний, дай совет!
Дай испить водицы неземной
Или дай стать птицей луговой.
А не дашь совета — быть беде!