что она больше не существует в той форме, в которой мы ее знали. Но теперь
мы сможем кружить и кружить вокруг сжимающейся вселенной. Таково мнение
профессора Чидамбарны. Будете ли вы так добры пояснить, Мохендас?
— Как вам будет угодно, — сказал космолог. — В расчет следует принять
не только пространство, но и время. Характеристики всего континуума
изменятся радикальным образом. Консервативные предположения привели меня к
заключению, что в результате наше нынешнее экспоненциальное уменьшение
фактора тау относительно времени корабля в свою очередь должно уменьшиться
до более высокого порядка. — Он сделал паузу. — Приближенно оценивая, я бы
сказал, что в этих обстоятельствах по времени корабля от настоящего
момента до полного коллапса вселенной пройдет три месяца.
Никто не шелохнулся. Профессор добавил:
— Тем не менее, как я уже сказал офицерам, когда они попросили меня
сделать этот расчет, я не представляю, как мы можем выжить. Проведенные
сейчас наблюдения подтверждают эмпирические доказательства, обнаруженные
Элофом Нильсоном вечность тому назад, в Солнечной системе, что вселенная
действительно пульсирует. Она возродится. Но сначала вся материя и энергия
должны собраться в моноблок наивысшей возможной плотности и температуры.
Но сначала вся материя и энергия
должны собраться в моноблок наивысшей возможной плотности и температуры.
Мы можем пройти сквозь звезду на нашей теперешней скорости без каких-либо
повреждений. Но вряд ли пройдем сквозь первичное ядро. Лично я предлагаю
предаться безмятежному спокойствию.
Он сложил руки на животе.
— Неплохая идея, — сказал Реймон. — Но я считаю, что это не
единственное, что нам следует предпринять. Мы должны продолжать полет.
Позвольте мне сказать вам то, что я сказал первоначальной дискуссионной
группе. Никто из них не возразил.
Невозможно знать наверняка, что именно произойдет. Я выдвинул
предположение, что не все сожмется в единственное точечное Нечто. Это
просто разновидность упрощения, которое помогает нашей математике, но не
описывает всей картины. Я полагаю, что центральное ядро массы должно будет
иметь огромную водородную оболочку даже перед самым взрывом. Внешние части
этой оболочки могут оказаться не слишком плотными, или радиоактивными, или
горячими. Однако пространство будет весьма небольшим, чтобы мы могли
кружиться вокруг моноблока наподобие спутника. Когда он взорвется, и
пространство снова начнет расширяться, мы тоже направимся наружу по
спирали. Я знаю, что выражаюсь неуклюже, но это лишь попытка объяснить то,
что мы можем сделать… Норберт?
— Я никогда не считал себя религиозным, — сказал Вильямс, у которого
был непривычно скромный вид. — Но это слишком. Мы… да кто мы такие?
Животные. Бог мой, — мы не можем продолжать это все… регулярно справляя
свои естественные потребности… пока происходит Творение!
Эмма Глассгольд, стоявшая рядом с ним выглядела потрясенной. Она
подняла руку. Реймон дал ей слово.
— Говоря с позиций верующего, — заявила она, — я должна сказать, что
это полная ерунда. Прости, Норберт, милый, но это так. Бог создал нас
такими, какими Он хотел нас видеть. Я бы хотела видеть, как Он творит
новые звезды, и восхвалять Его до тех пор, пока Он будет считать меня
достойной.
— Прекрасно сказано! — воскликнула Ингрид Линдгрен.
— Я тоже могу добавить, — сказал Реймон. — Я не лирик в душе, и не
жду лирики ни от кого… Я предлагаю, чтобы вы, люди, заглянули в себя и
спросили, какие психологические трудности заставляют вас не желать
пережить момент, когда время начнется вновь. Нет ли там, глубоко внутри,
идентификации с… вашими родителями? Вы не должны были видеть родителей в
постели, теперь вы не должны видеть начало нового космоса. Это
бессмысленно. — Он набрал воздуха в грудь. — Нельзя отрицать, что то, чему
предстоит свершиться, заслуживает благоговейного трепета. Но это
заслуживает и все остальное. Всегда. Я никогда не считал, что звезды более
таинственны и обладают большей магией, чем цветы.
В конце концов захотели высказаться все.
Их реплики бесконечно
вертелись вокруг одного и того же. Им нужно было выговориться, снять с
себя бремя. Но к тому времени, как они наконец прервали собрание,
единогласно решив продолжать полет, Реймон и Линдгрен почти падали с ног.
Они урвали минутку для разговора друг с другом, когда люди разбились
на группы, а корабль неистово грохотал. Линдгрен взяла его за обе руки и
сказала:
— Как я хочу снова стать твоей женщиной.
Он запнулся от радости.
— Завтра? Нам, нам придется перенести личные вещи… и объяснить
нашим партнерам… Завтра, моя Ингрид?
— Нет, — ответила она. — Ты не дал мне договорить. Всем существом я
стремлюсь к этому, но это невозможно.
Потрясенный, он спросил:
— Почему?
— Мы не можем рисковать. Эмоциональный баланс слишком хрупок. Все,
что угодно, может высвободить ад в любом из нас. Элоф и Ай-Линг тяжело
воспримут то, что мы ушли, когда смерть так близка.
— Она и он могли бы… — Реймон умолк на полуслове. — Нет. Он мог бы.