всегда играла фоновая музыка — что-нибудь веселое, начиная от старинных
итальянских и французских танцев шестнадцатого века и заканчивая
последними вещами в стиле «астероидных прогулок», полученными с Земли.
В назначенный день примерно в 20:00 в клубе никого не было.
Большинство членов команды, которые не находились на дежурстве, собирались
на танцы и готовились к этому мероприятию. Праздничная одежда, соблюдение
всех церемоний — это стало невероятно важным. Механик Иоганн Фрайвальд
сверкал ослепительной золоченой туникой и брюками из серебряной парчи,
которые сделала его подруга. Она еще не была готова, как не был готов и
оркестр, поэтому Иоганн Фрайвальд позволил Элофу Нильсону увлечь себя в
бар.
— Ну может хоть сегодня мы не будем говорить о делах? — попросил он.
Это был крупный дружелюбный молодой человек с квадратным лицом. Кожа
у него на голове светилась розовым цветом через коротко подстриженные
светлые волосы.
— Я хочу обсудить кое-что с вами немедленно. Идея только что пришла
мне в голову, — сказал Нильсон своим скрежещущим голосом. — Блеснула, как
молния, когда я переодевался. — Его вид это подтверждал. — Прежде чем
развивать мысль, я хочу проверить ее практичность.
— Хорошо, если вы ставите выпивку, мы сможем немного поговорить.
Астроном нашел на полке свою персональную бутылку, взял пару стаканов
и направился к столу.
Астроном нашел на полке свою персональную бутылку, взял пару стаканов
и направился к столу.
— Я возьму воду… — начал Фрайвальд.
Тот его не услышал.
— Таков этот Нильсон, — сказал Фрайвальд поверх голов.
Он налил полный кувшин и отнес на стол.
Нильсон уселся, достал блокнот и начал делать набросок. Он был
малорослым, толстым, седым и неприятным человеком. Его амбициозный отец в
древнем университетском городе Упсала заставил его стать чудом, лишив всех
радостей жизни. Предполагали, что брак Нильсона стал обоюдной трагедией и
превратился в катастрофу. Он распался в тот момент, когда Нильсон получил
возможность отправиться в космос. Но когда Нильсон говорил — не о
человеческих проблемах, которые он не понимал и оттого презирал — а о
своем собственном предмете… забывались его вызывающие манеры и
напыщенность, казалось, что вселенная пульсирует, а он сам находился как
бы в короне из звезд.
— …ни с чем не сравнимая возможность получить некоторые стоящие
результаты. Только подумайте, какая у нас базисная линия — десять
парсеков! Плюс возможность исследовать спектр гамма-лучей с меньшей
неуверенностью и более высокой точностью, когда они в результате красного
смещения сместятся к фотонам с меньшей энергией. И все больше и больше. Но
все же я не удовлетворен.
Я не думаю, что в самом деле должен пялиться на электронное
изображение неба — узкое, искаженное, деградированное шумом, не говоря уж
о проклятых оптических изменениях. Мы должны поставить снаружи на корпусе
зеркала. Изображения, которые они поймают, могут быть переданы по световым
проводникам в линзы оптических приборов, фотоувеличители и камеры внутри
корабля.
Нет, помолчите. Я прекрасно сознаю, что предыдущие попытки это
сделать потерпели неудачу. Можно построить машину, которая бы выбралась
наружу через шлюз, сформировать пластиковое покрытие для такого
инструмента и алюминировать его. Но индукционные эффекты бассердовских
полей быстро превратят это зеркало в нечто, пригодное для дома развлечений
в Грена Лунд. Да.
Моя новая идея — впечатать в пластик схемы датчика и поддержки
управляющие сгибатели, которые будут автоматически компенсировать эти
искажения по мере их возникновения. Я бы хотел услышать ваше мнение по
поводу возможности разработки, тестирования и производства таких
сгибателей, мистер Фрайвальд. Вот грубый набросок того, что я
подразумевал…
Нильсона прервали.
— Ах, в-вот ты х-хде, старина!
Фрайвальд и Нильсон посмотрели вверх. Над ними навис Вильямс. У
химика в правой руке была бутылка, а в левой наполовину пустой стакан с
вином.
Лицо его было краснее обычного, и он тяжело дышал.
— Was zum Teufel? — воскликнул Фрайвальд.
— Английский, парень, — сказал Вильямс. — Сегодня говорим
п'английски. 'М-мериканский стиль.
Он добрался до стола, поставил свою ношу и оперся на стол так сильно,
что тот чуть не перевернулся.
— Т-ты особенно, Нильсон. — Он указал на него дрожащим пальцем. —
Сегодня говори п'английски, ты, швед. Слышишь?
— Пожалуйста, пойдите в другое место, — сказал астроном.
Вильямс плюхнулся на стул. Он наклонился вперед, опершись на оба
локтя.
— Ты не знаешь, что сегодня за день, — сказал он. — Или знаешь?
— Я сомневаюсь, что вы это знаете, в вашем нынешнем состоянии, —
фыркнул Нильсон, продолжая говорить на шведском. — Сегодня четвертое июля.
— Пр-р-равильно! Т-ты знаешь, что эт' значит? Нет? — Вильямс
повернулся к Фрайвальду. — А т-ты знаешь, парень?
— Мм… годовщина? — предположил механик.
— Верно. Годовщина. Кх…как т-ты угадал? — Вильямс поднял стакан. —