— Эти разговоры для тех, кто не умеет контролировать свои чувства.
— Неужели ты думаешь, что было какое-то чувство… что-то кроме
дружбы и желания помочь ему справиться с его болью, и… и желания
удостовериться, что он _н_е_ полюбит меня всерьез… Устав полета гласит,
в числе прочего, что мы не можем по дороге заключать официальные браки,
поскольку слишком угнетены и не имеем…
— Стало быть, ты и я прервали отношения, которые перестали нас
удовлетворять.
— У тебя появилось много других! — вспыхнула она.
— На некоторое время. Пока я не нашел Ай-Линг. Тогда как ты снова
спишь со всеми по очереди.
— У меня нормальные потребности. Я не вступила в… не связала
себя… — она задохнулась, — …как ты.
— Я тоже этого не сделал. Только, когда вокруг становится плохо,
спутника не бросают. — Реймон пожал плечами. — Неважно. Как ты и
подразумевала, мы оба свободные индивиды. Это было нелегко, но я в конце
концов убедил себя, что неразумно и неправомерно питать неприязнь, потому
что ты и Федоров воспользовались своей свободой. Не буду портить тебе
удовольствие, когда ты сменишься с вахты.
— Я тебе тоже. — Она яростно терла глаза.
— Собственно говоря, я буду занят практически до последней минуты.
Поскольку мне не позволили официально набрать дружинников, я собираюсь
искать добровольцев.
— Ты не можешь!
— Мне по существу не было запрещено. Я свяжусь с несколькими людьми
конфиденциально — с теми, кто, вероятно, согласится. Мы постараемся
сделать все, что в наших силах. Если потребуется. Ты скажешь об этом
капитану?
Она отвернулась.
— Нет, — сказала она. — Прошу тебя, уйди.
Его ботинки громко простучали по коридору, удаляясь.
8
Все возможное было сделано. Одетые в скафандры, запеленутые в коконы
безопасности, которые были привязаны к кроватям, люди на «Леоноре
Кристине» ждали столкновения. Некоторые оставили включенными радиофоны
своих шлемов, чтобы иметь возможность говорить с соседями по комнате;
другие предпочли одиночество. Головы их были закреплены жестко, так что
никто не мог видеть друг друга.
Каюта Реймона и Чи-Юэнь выглядела более унылой, чем большинство кают.
Чи-Юэнь убрала шелковые занавеси, которые украшали переборки и потолок,
длинноногий столик, который она сделала, чтобы поставить на него чашу
династии Хэн с водой и единственный камень. Убрала свиток с безмятежным
горным пейзажем и каллиграфией ее деда, одежду, швейные принадлежности,
бамбуковую флейту.
Флюоресцентный свет холодно падал на некрашеные
поверхности.
Реймон и Чи-Юэнь некоторое время молчали, хотя их радиофоны были
включены. Он слушал ее дыхание и медленное биение собственного сердца.
— Шарль, — сказала она наконец.
— Да? — Отозвался он таким же спокойным тоном.
— Мне было хорошо с тобой. Я бы хотела прикоснуться к тебе сейчас.
— Я тоже.
— Есть одна возможность. Позволь мне прикоснуться к твоей душе. —
Застигнутый врасплох, он не знал, что ответить. Она продолжала. — Ты
всегда держал большую часть себя закрытой. Я не думаю, что я первая
женщина, которая тебе это говорит.
— Не первая. — Она услышала, как трудно ему это произнести.
— Ты уверен, что не делаешь ошибки?
— О чем тут говорить? Я не вижу особого толка в людях, главный
интерес которых — в самокопании. В такой богатой вселенной это лишено
смысла.
— Ты, например, никогда не упоминал о своем детстве, — сказала она. —
Я разделила свое детство с тобой.
Он невесело фыркнул.
— Считай, что тебе повезло. Подземные уровни Полигорска не слишком
приятны.
— Я слышала о тамошних условиях. Но никогда не понимала, как они
сложились.
— Управляющее Бюро не могло вмешаться. Миру на планете ничто не
угрожало. Местные боссы слишком устраивали высшие фигуры нации, чтобы их
сбросить. Как некоторые из военных вождей в твоей стране, я думаю, или
Леопарды на Марсе до того, как были спровоцированы бои. В Антарктиде было
невероятно много денег — для тех, кто не гнушался опустошением последних
природных богатств, истреблением последних диких животных и растений,
насилием над остатками первозданной природы… Он замолчал. Потом
заговорил снова. — Ладно, все это позади. Интересно, лучше ли поведет себя
человеческая раса на Бете-3. Я в этом сомневаюсь.
— Почему ты начал беспокоиться об этом? — спросила она приглушенно.
— Началось с учителя. Мой отец был убит, когда я был маленьким, и к
тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, моя мать практически
окончательно скатилась на дно. Но у нас был учитель — мистер Меликот,
абиссинец. Не знаю, как он оказался в нашей школе, в чертовой дыре, но он
жил ради нас и ради того, чему нас учил. Мы чувствовали это, и наши умы
пробудились… Я не уверен, что учитель сделал мне добро. Я начал думать и
читать, а это привело к тому, что я стал говорить и действовать, из-за
чего нажил неприятности, от которых пришлось бежать на Марс — неважно,
каким образом… Да, все же, я полагаю, он научил меня добру.
— Вот видишь, — сказала она, улыбаясь под шлемом, — это не так трудно