— Он ждал, — тихо промолвила Аснат за спиной Семена, — ждал, когда ты придешь, мой господин. Сказал, что не умрет, не повидавшись с тобой… Но зачем ему умирать? Мы его любим, — она обняла хрупкие плечи Нефертари. — Мы не хотим, чтобы он ушел к Осирису!
— Что-то жарко сегодня, — заметил Семен, посматривая на знойное небо. — Жарко… Вот что, девочки: идите в сад и приготовьте мне уам. Вина поменьше, а сока граната — побольше… И можете не торопиться.
Когда они вышли, он склонился над Пуэмрой.
— Мрачный ты, как я погляжу. С чего бы? Ведь не в постель Сохмет улегся! Ты в доме Инени, и рядом с тобой не дознаватель с ножиком, а молодая красавица с опахалом. Ну, и я, твой учитель… Зачем умирать?
Лицо юноши вдруг стало жалким, рот судорожно скривился, затем хлынул поток отрывистых, почти бессвязных слов:
— Смерть… смерть и наказание… мой удел… ибо я предал… предал двоих… первого своего наставника и второго… Инени, отца мудрости, и тебя, посланца богов… Нет мне прощения — ни в этом, ни в загробном мире! Я скорпион… ядовитый гад… гиена побрезгует трупом моим, шакал помочится на мои кости…
— Во-от в чем дело! — протянул Семен. — Вот оно как! Ну, Инени, отец мудрости, на тебя не в обиде; он знал, что ты не порочишь его — скорее, наоборот. Так что успокойся, парень.
Рановато тебе к парасхитам.
— Ты… ты не знал… — дыхание Пуэмры сделалось прерывистым. — Я доносил Уху Амона… мелкое, неважное… а хотелось ему другого… того, о чем Инени запретил говорить… откуда ты явился… что умеешь… прислан ли светлыми богами или Сетхом… Я не сказал бы ничего, но боль… было так больно, учитель! — Он сморщился и всхлипнул. — Когда мы сражались с нехеси — там, у порогов, где встретили тебя, — кровь обагрила мое копье… Я защищался и убил разбойника… но видит Амон, лучше убили бы меня! Предатель и в богатой гробнице предатель, а воин, пусть лишенный погребения, все-таки воин!
«Стыдится, — подумал Семен, — от того и жить не хочет. Вдруг и правда умрет? Совсем ни к чему!»
Он положил ладонь на лоб Пуэмры.
— Слушай, парень… Там, на ложе Сохмет, ты вроде бы просил у меня прощения? Так вот, я тебя не прощаю. Ты скорпион и гад ползучий, и от печенки твоей стошнит гиену, ибо ты предал посланца богов… Но боги милостивы, и я тоже. Я хочу, чтобы ты искупил вину и заслужил прощение, а это никак не получится, ежели сыграешь в саркофаг. Согласен?
Глаза Пуэмры закрылись; минуту или две он обдумывал эту идею, потом шевельнул левой, изувеченной рукой. Запястье его было похоже на крабью клешню — из повязок выглядывали только большой палец да указательный.
— Как искупить, учитель? Да и на что я теперь гожусь? Не могу затачивать тебе резцы… не могу держать рубило… камень — и тот поднять не сумею… большой камень, достойный твоих рук… Будь он проклят, этот Рихмер, сын змеи! Чтобы ему остаться без погребения! Сделал калекой и предателем!
— Ты не калека и не предатель, — сказал Семен, — ты грешник, которому надо трудиться и заслужить прощение. И труд твой будет тяжелей, чем камни таскать. Ну, а что до Рихмера… Может, не так он виноват, а? Все же человек подневольный, тень Софры, приказали — сделал… и дочь у него приятная… глаза как у лани… Ты не находишь?
Щеки Пуэмры заалели, и Семен догадался, что, кроме вины перед ним, мучает ученика раздвоенность: с одной стороны, дочь ненавистного, страшного человека тоже бы надо бояться и ненавидеть, а с другой — уж больно хороша и на отца не похожа… Он усмехнулся и сжал здоровую руку Пуэмры.
— Хочешь узнать, в чем будет твое искупление?
— Да, учитель! Клянусь солнцеликим Амоном!
Его зрачки блестнули, лицо озарилось надеждой; он уже не был похож на мумию, а выглядел как человек, нашедший в песках оазис с пальмой, родником и даже с приятной девушкой — с той самой, чьи глазки как у лани.
— Рихмер просит, чтобы ты не таил на него зла, и в знак примирения отдает тебе свою дочь. Единственную и любимую! Возьмешь ее в супруги — если, конечно, пожелаешь. Или не пожелаешь?
Пуэмра закатил глаза — мол, стоит ли сомневаться!
— Значит, возьмешь и станешь наследником Рихмера. Ты ведь, собственно, из его людей? Вот и учись ремеслу у родича… год учись или десять лет — столько, сколько нужно. Будешь потом хранителем врат и Ухом Амона. Уши у тебя ведь целы, так? И, кажется, их два? — Пуэмра, соглашаясь с этим бесспорным фактом, опустил веки. — Вижу, два… Одно ухо повернешь к Амону, другое — к посланцу Осириса, то есть ко мне. Есть вопросы?
— Слушаю твой зов, учитель, — пробормотал Пуэмра, вцепившись в руку Семена, — целую прах под твоими ногами и клянусь, что исполню любое твое повеление… — Он перевел дух и судорожно сглотнул.
— Скажи, мой господин… Ты спас меня — но как? Что ты отдал Софре и Рихмеру, чтобы снять меня с ложа Сохмет?
— Ничего. Боги вразумили Рихмера, и он подчинился, ибо воля их священна, а голос слышен всем — особенно Уху Амона. Ухо у него чуткое, парень… каждый шорох ловит, не то что глас богов.
— А Софру? Софру боги тоже вразумили?
— Вразумили. Очень основательно, — сказал Семен, поднимаясь. — Ну, мне пора. Выздоравливай, ученик! Небсехт, Атау и Сахура просили передать, что молятся о твоем здравии.