Семен стоял у окна, считал синяки да ссадины, посматривал в знойное небо цвета поблекшей бирюзы, а на царицу старался не глядеть. Там, в кресле, сидела сейчас не его Меруити, не сказочная фея с гибким станом и бедрами, как греческая амфора, а повелительница самой могучей державы текущих времен. Глаза ее были суровы, локоны спрятаны под париком, тело — под плотной одеждой, а губы — прекрасные, яркие, но изрекавшие лишь приговоры и повеления — сейчас не располагали к поцелуям.
В зал, кланяясь и приседая, вошел управитель дворца, бросил почтительный взгляд на владычицу. Она чуть заметно кивнула, разрешив говорить.
— Великий Дом, дочь Гора…
Брови Хатшепсут гневно сдвинулись, зрачки сверкнули.
— Червь! Ты забыл, перед кем преклоняешь колени? Забыл, как обращаются к пер’о? Нужно напомнить? — Она наклонилась вперед, сжимая плеть и изогнутый скипетр. — Начни снова! Я слушаю!
«Вот так-то! — подумал Семен, глядя на побледневшего управителя. — Не слышал про женскую эмансипацию? Ну, еще услышишь!»
— Великий Дом, сын Гора, благой бог… Тысячу раз простираюсь ниц и целую прах под твоими стопами — да будет с тобою жизнь, здоровье, сила! Трапезную привели в порядок. Там вино, напитки, фрукты и еда. Если соизволишь…
Лицо царицы смягчилось, она махнула рукой.
— Саанахт и Хапу-сенеб, идите… и другие тоже… Вам надо подкрепиться, ибо день сегодня будет долгим и потребует много сил.
Хорошая мысль, решил Семен, направляясь вслед за вельможами к выходу. Он вдруг почувствовал, как пересохло в горле, как пусто в животе и как ему хочется сесть на скамью рядом с братом и другом Инени, заглянуть им в глаза и сказать…
Сильные пальцы стиснули его плечо.
— Останься, господин. Великий Дом — жизнь, здоровье, сила! — желает говорить с тобой.
Он обернулся и увидел бесстрастную физиономию Хенеб-ка. Еще увидел кресло, сидевшую в нем женщину и двух мужчин по обе стороны. Один — с бритым черепом, в белых жреческих одеждах и леопардовой шкуре, свисавшей с узких плеч; другой — с пятнами крови на тунике и полотняной повязке, с мечом у пояса.
Инени и Сенмут…
Брат улыбнулся ему и поманил рукой. Улыбка эта была странной, будто выдавленной через силу — да и на лице Инени Семен не заметил большого счастья. Царица тоже помрачнела.
Он подошел, преклонил колено и заметил, что Хенеб-ка исчез. Только они четверо остались в зале — Великий Дом, сын Гора, в обличье прекрасной женщины и три его — ее?.. — советника.
Хатшепсут долго смотрела на жезл и плеть в своих руках. Потом произнесла:
— Надо решить. Что решить, вы знаете. Вы посланы Амоном мне на помощь: ты, мой будущий чати [33] , — она посмотрела на Сенмута, — ты, мудрейший из жрецов, и ты, провидец. — Взгляд ее потеплел, скользнув по лицу Семена. — Так дайте же совет!
Наступила пауза, затем Инени спросил:
— Где он, владычица?
— В своих покоях. Шакалы Хоремджета убили слуг и трех защищавших его сэтэп-са, но двое телохранителей остались. Они сейчас с ним.
— Верные люди, госпожа? — Этот вопрос задал Сенмут.
— Столь же верные, как Хенеб-ка. Если я прикажу ему, они… — Царица глядела на Семена в странном ожидании, но он еще не понял, о чем ведется речь, и потому молчал.
— Столь же верные, как Хенеб-ка. Если я прикажу ему, они… — Царица глядела на Семена в странном ожидании, но он еще не понял, о чем ведется речь, и потому молчал.
Сенмут поклонился.
— Можно думать, что Хоремджетом руководили боги, великая госпожа. Он оказал нам большую услугу.
Царица еще больше помрачнела.
— Да, я понимаю, чати. Многие погибли во дворце — семеры, воины и верные служители… Мог быть и еще один убитый… не мной, шакалами Хоремджета… случайно или намеренно, кто знает?
— Боги знают, — произнес Инени, с неодобрением качая головой. — Богам известно все, великая царица. Ты можешь отдать приказ, его убьют, и ни один человек в Та-Кем не усомнится, что виноваты колесничие… те, которых привел Хоремджет… Люди поверят, но боги! Богов не обманешь, моя госпожа!
— Он — вечная угроза, — возразил Сенмут.
— Пути пер’о прямы, — ответил Инени. — Жизнь и смерть — в руке владыки Та-Кем, но он не казнит безвинного.
— Безвинного? — Сенмут задел перебинтованным запястьем о рукоять меча и сморщился. — Безвинного сейчас! А в будущем?
— Твой брат — провидец, и будущее перед ним открыто… ему решать… Но я полагаю, что утром не казнят за то, что свершится вечером. — Инени взглянул на Семена, усмехнулся и перевел взгляд на Сенмута. — А в чем сейчас его вина? В том, что он необуздан и дик? Или в том, что родился от сириянки? Если ты считаешь это винами, то к чему приказывать Хенеб-ка? Вот меч на поясе твоем — иди и убей мальчишку!
Это они о Тутмосе, вдруг догадался Семен, о юном Джехутимесу! О будущем деспоте, завоевателе, оросившем кровью земли от четвертого порога до евфратских вод! Устлавшем их костями и трупами! О том, чьи воины творили еще не виданное в Та-Кем — резали, жгли и вспарывали животы, не щадя ни женщин, ни детей! Но сейчас он не деспот, не завоеватель, а мальчишка тринадцати лет… Судить ли его, карать ли за еще не свершенное? И если карать, то как? Вычеркнуть из истории?
Эта мысль повергла Семена в ужас. Перемещение в прошлое — чудо, свершившееся с ним, — было свидетельством того, что время — субстрат подвижный и, быть может, непостоянный, подверженный переменам. Иначе как он очутился здесь? И почему? Не затем ли, чтобы принять решение в некий ключевой момент, не допустить изменений истории, дабы все свершилось так, как и положено свершиться?