— Ну, а Рихмер, хранитель врат Амона? Говорят, что он — тень Софры… Он тоже любит охотиться? — спросил Семен, неторопливо потягивая вино.
— Любит, только на людей, — ухмыльнулся Пианхи, не замечая, что при имени Рихмера лица у пирующих поскучнели.
— Ты и к нему протоптал тропинку?
— Зачем? Рихмер не делит дары и приношения. Но если бы мне захотелось… — Пианхи бросил кость и потянулся к жареному гусю. — Есть у Рихмера имение за Южным Оном, а в нем — наложницы, три или четыре, но лишь одной щедротами Хатор даровано дитя. Я слышал, девочка… Она для Рихмера — услада сердца, и если бы я топтал к нему тропинку, то подарил бы опахало из птичьих перьев — такое, какое делают лишь для царицы, нашей госпожи.
— Есть у Рихмера имение за Южным Оном, а в нем — наложницы, три или четыре, но лишь одной щедротами Хатор даровано дитя. Я слышал, девочка… Она для Рихмера — услада сердца, и если бы я топтал к нему тропинку, то подарил бы опахало из птичьих перьев — такое, какое делают лишь для царицы, нашей госпожи.
— Сделай побольше таких опахал и пусть их хранят в твоей гробнице, — посоветовал Семен.
— Для чего? — Оторвавшись от гуся, Пианхи вытер стекающий по подбородку сок.
— Подаришь их судьям Осириса, чтобы пропустили тебя в поля Иалу. Жарковато у них в канцелярии, так что опахала пригодятся.
— Не богохульствуй! Эти судьи неподкупны! — выкрикнул Кенамун.
— Мне лучше знать, — сказал Семен, чувствуя, как в голове шумит хмельной напиток из Абуджу.
Может быть, он произнес бы еще какие-то неосторожные речи, но брат коснулся его запястья и поднял чашу:
— Выпьем за девушку, прекрасную, как цветок лотоса! — Сенмут повернулся к Пуэмре: — За Аснат, твою сестру! Пусть скорей войдет хозяйкой в этот дом!
Они выпили, и Сенмут кивнул арфисткам. Тихая мелодия поплыла над садом, а Джхути, чей голос мог соперничать с томными звуками арф, запел:
Подари мне улыбку, прекрасный цветок лотоса,
Спустись в сад, дай насладиться видом твом,
Взгляни на меня, обрадуй мое истомленное сердце.
О, как я люблю тебя!
Стан твой — пальмовый ствол, дыхание ароматней мирры,
Груди — виноградные гроздья, а губы источают мед —
Подобного меда не собирают даже в полях Иалу.
О, как я хочу вкусить его!
Вот идешь ты, словно Хатор, нежнейшая богиня,
И сердце мое замирает, и кажется, что заря
Спустилась на землю после темной ночи.
О, как я люблю тебя!
О, как я люблю тебя!
Любовная песнь звучала в ушах Семена, когда через четыре дня он шагнул на увитую зеленью террасу Дома Радости. Меруити ждала его, сидя в кресле из черного дерева и слоновьих бивней; две девочки играли у ее ног. Старшей, Нефру-ра, было лет семь, младшей, Мерит-ра — не больше пяти. Семен знал, что одна из этих девчушек станет супругой Джехутимесу, великой царицей Тутмоса III, и родит ему сына. Другая, кажется, умрет — но которая из двух? Этого он не мог припомнить [26] .
— Я пришел, великая царица, и принес вот это…
Раскрыв сумку, от стал выгружать игрушки — деревянных лошадок и осликов, быка с изогнутыми лирой рогами, барана и овцу, гривастого льва и длинноногого гепарда, толстого смешного бегемота, раскрашенные фигурки охотников и пастухов. Глазки у меньшей из девочек округлились, старшая, Нефру-ра, восторженно завизжала, а губы Меруити расцвели улыбкой.
— Ты сумел мне угодить! Или это новая хитрость? Хочешь, чтобы я развеселилась?
— Хочу, — признался Семен. — Но детский смех мне тоже приятен, а слышу его я нечасто. Ты ведь знаешь, госпожа, что нет у меня ни сына, ни дочери, ни жены… нет никого, кроме брата, которого ты возвеличила.
Он сделал жесты благодарности, но казалось, что царица их не замечает.
— Ты мог бы взять жену, — промолвила она. — В Уасете много красивых девушек.
— Много, — кивнул Семен, — но их красота не уживается с умом.
— Много, — кивнул Семен, — но их красота не уживается с умом. Я подожду, поищу. Или не буду искать… Кто знает, вдруг я уже встретил самую умную и прекрасную?
Взгляд Меруити потеплел, губы беззвучно шевельнулись, будто приказывая продолжать, но тут явился, поскрипывая кожаным доспехом, начальник стражей Хенеб-ка. Явился, бросил подозрительный взгляд на Семена, преклонил колени перед царицей и протянул ей свиток. Она развернула зашелестевший папирус, нахмурилась, хлопнула ладонью по подлокотнику кресла; будто из-под земли возникли служанки и увели дочерей. Младшая прижимала к себе лошадку и ослика, старшая, руки которой были полны игрушек, обернулась к Семену с благодарной улыбкой. Кто из них умрет? — снова промелькнуло в голове, и мысль о неизбежном наполнила его печалью.
Он поднял глаза. В кресле перед ним сидела уже не Меруити, а великая царица Хатшепсут, дочь бога и супруга бога. Зрачки ее потемнели, губы сжались, маленький упрямый подбородок будто бы стал тяжелее, в полной гармонии с окаменевшим лицом; оно сейчас казалось маской, к которой в следующий миг приделают недостающие детали — бороду, клафт, парик и двойную корону с уреем. И будет не женщина, а львиноголовая Сохмет, владычица жизни и смерти, готовая карать и устрашать… Но Семен любил ее даже такую.
Черты царицы расслабились, она отбросила свиток, наклонилась к стоявшему на коленях Хенеб-ка и что-то шепнула ему. Он развел руки жестом покорности, поднялся, скрипнув ремнями доспеха, и зашагал к спускавшейся в сад лестнице. Рукоять секиры билась о его бедро.