Налюбовавшись закатом, Семен кликнул Мериру, велел ему сесть на циновку и выпить пива, потом спросил, что с лодкой, имевшейся в хозяйстве Сенмута, — не течет ли, не порвался ли парус и целы ли весла. Мерира, ополовинив кувшин, степенно ответил, что пусть Себек откусит ему то, что болтается под брюхом, ежели с лодкой непорядок. Не течет, и парус не порван, и весла в порядке. А как же иначе? Ведь он, Мерира, не сухопутная вошь, а старый селезень и смотрит за лодкой, как за любимой дочерью. Пусть Амон плюнет ему в пиво, если не так!
После недолгой паузы Семен произнес:
— Когда мы отплыли из Неба, с То-Мери и Абет на нашем корабле, ты говорил, что счастлив. С той поры прошло пять месяцев, Мерира, пять долгих месяцев, как ты — женатый человек, имеющий к тому же дочь. Не померкло ли твое счастье?
— Не померкло, мой господин. То-Мери ласкова и почтительна, а Абет так же хороша, как ее пироги, клянусь в том задницей Хатор! Пусть осчастливит она тебя и благородного Сенмута!
— А помнишь ли другие свои слова? Кажется, ты говорил, что будешь нам верен, как парус — мачте, как руки гребца — веслу?
— Помню, ибо сказанное мной не брошено на ветер. Я буду слушать ваш призыв и править вашей лодкой, пока не переселюсь в царство Осириса! — Корабельщик погладил давний шрам на плече и ухмыльнулся. — Зачем вспоминать об этом, семер? Скажи прямо: встань, Мерира, и иди за мной! Я встану и пойду. Только что с собою взять? Нож, ремень и камни, это понятно. А еще? Дубину, копье или топор?
— Все бери, — промолвил Семен. — Все пригодится.
— Раз так, не прихватить ли нам двух бездельников — Ако, пивной кувшин, и рыжего козлодера Техенну? Тоже с копьями и топорами?
То потирая ладони, то почесывая шрам, Мерира терпеливо ждал ответа хозяина. На его лице вспыхивала и гасла свирепая улыбка; видимо, старый пират стосковался по топору и копью.
Семен вышел из задумчивости.
— Хорошие парни Техенна и Ако, надежные, но болтливые. Лучше было бы обойтись без них.
— Как повелишь, семер. Сколько там будет народу? Ну, этих… — Мерира сделал жест рукой, будто всаживая клинок кому-то под ребро.
— Ливийцы, трое или четверо, загонщики, проводники… еще — охотник на колеснице, а с ним — возница… Вроде бы все.
— Пятеро или шестеро… на колеснице… охотники… с луками, значит… — Мерира прищурился, соображая, поскреб ногтями впалую щеку. — В узком месте надо брать. И хорошо бы в сумерках.
— Это как получится, — сказал Семен. — Может, вернутся они с охоты вечером, а может — при свете дня. — Сделав паузу, он поинтересовался: — Знаешь ли ты высокий обрыв на западном берегу, напротив Ипет-сут? Там, где скалы цвета меди?
— Знаю, господин.
— Наверху — усадьба, вокруг — заросли акации, а через них, я думаю, проложена тропа, чтобы колеснице проехать. Длинная ли, короткая — не ведаю, но ведет она к Западной пустыне. Место надо выбрать такое, чтобы в усадьбе не услышали и чтобы охотник в пустыню не ускакал. Ночью подплывем на лодке, поднимемся, проследим, как уедут, и будем ждать до вечера.
— До вечера… это хорошо… вернутся уставшие… может, и стрел не останется… Не люблю я лук, мой господин, — сообщил Мерира. — Подлое оружие! И дорогое! То ли дело ремень да камень…
Семен кивнул, сообразив, что он говорит о праще. Потом нахмурился, припоминая, о чем еще рассказывал хранитель врат.
— Львы туда забредают… Было бы неплохо, если бы трупы утащили. Знаешь, как это сделать?
— Будут трупы, будут и львы, — Мерира пожал плечами. — Только, семер, ежели хочешь, чтобы львы подкормились, надо их утром встречать.
— Почему?
— А потому, что в усадьбе — слуги. Не дождутся охотников, пойдут по тропе искать. Могут раньше львов найти, если мы припозднимся… А если утром закончим, тела весь день пролежат. Тут до них и доберутся, мой господин — не львы, так гиены с шакалами. Доберутся, чтобы меня Апис лягнул!
— Опытный ты человек, Мерира, — сказал Семен. — Не зря шекелеша хотели тебя повесить, да не смогли. А отчего ж не спрашиваешь, кто тот охотник?
Физиономия Мериры, похожая на боевой топор, вдруг сделалась серьезной; он уже не скалился, не сверкал глазами, не потирал ладоней, а глядел на Семена так, будто сама Сохмет, богиня войн, звала его на славное побоище.
— Инени, жрец, что плавал с братом твоим за пороги, не велел вспоминать… Да что мне его приказы! Обезьяна — и та помнит, кто ей финик дал, а кто — пинок под зад! И я помню… помню, откуда ты пришел, мой господин, чтобы защитить нас от людоедов нехеси… Ты спас мое тело и душу — ведь даже такой нечестивец, как я, желает упокоиться в могиле, а не стать калом, извергнутым задницей дикаря! — Он гулко ударил в грудь кулаком. — Кто я такой, чтобы спрашивать, кого ты покараешь? Хоть самого пер’о, сирийского ублюдка! Прикажи, и я нарежу из него ремней!
Эта слепая вера потрясла Семена. С минуту он сидел, всматриваясь в зрачки Мериры, мерцавшие как пара недогоревших угольков, и думая о том, что нашел здесь не только брата и друга, не только женщину своей мечты, но и соратников, готовых за него на смерть. Таких, как Пуэмра и Мерира… Губы его шевельнулись, и зазвучали слова — те, какими в этой земле выказывали приязнь и благодарность: