С минуту Нехси размышлял, верить или нет. Потом зашептал снова:
— А что случится, когда мы придем в оазис?.. в этот… как его… Уит-Мехе?.. У нас семь десятков воинов, господин, а этих вшей — две сотни… а может, больше вдвое и втрое… не все ведь мужчины пошли в набег…
— Не числом воюют, а уменьем, — сказал Семен. — Справимся! Не будь пессимистом, начальник!
— Пеззи… кто? — не понял Нехси. — Кто такой пе-зи-ми, господин?
— Пессимист — тот, кто не оптимист. Один — как недозревший финик, другой — как перезревший.
— И в этом вся разница между ними?
— Не только. — Семен прищурился, размышляя, потом объяснил: — Ходит слух, что непотребства людские когда-нибудь разгневают богов, и они призовут живых и мертвых на Страшный Суд.
Попугают нас, пожурят и скажут: попробуйте снова, живите, но не грешите. Для оптимистов это будет еще одна божественная милость, а по мнению пессимистов — милость последняя. Улавливаешь разницу?
Нехси погрузился в глубокую задумчивость, а Семен закрыл глаза и проспал до вечера.
Ночью они совершили короткий переход в два с половиной сехена, сначала — вдоль скального гребня, потом — по дюнам и песку и, наконец, по каменистому плато, которое, понижаясь, привело их в глубокую сыроватую котловину. Здесь был колодец с солоноватой водой и несколько пальм, кривых и хилых, но травы по-прежнему не нашлось, и вопли голодных ослов тревожили путников весь день. В дорогу выступили до заката — Техенна предупредил, что третий переход самый тяжелый и долгий, и к тому же придется идти по мелким острым камням, а затем — ущельем, прорезанным в скалах давно пересохшей рекой.
В этом извилистом каньоне пали два осла, а люди допили последнюю воду. Поднялось солнце, а они все шли и шли, закутавшись в накидки, петляя между известняковых стен, прорезанных трещинами, перебираясь через осыпи, подгоняя ревущих животных, спугивая змей и ящериц. Ра палил огнем, волны раскаленного воздуха накатывались на них, иссушая горло, выжимая последние капли влаги из обессилевших тел; поистине, они ощущали вкус смерти на своих губах. Семен двигался вслед за Техенной, шагал будто во сне, упрямо переставляя ноги, и десятки знакомых ликов кружились и маячили перед ним, выступая из скал, подбадривая или насмешливо гримасничая: Баштар с кривой ухмылкой на губах, бледный Рихмер, мертвец Софра, брат, простирающий к нему руки, Инени, творящий заклятья над статуэткой Тота, лица отца и матери, петербургских знакомых, Пуэмры с окровавленной щекой, Рамери, Хоремджета и одноглазого лысого Инхапи. Видения? Фантомы? Миражи? Чтобы прогнать их, он мотал головой, и перед ним появлялись Меруити и То-Мери — стояли обнявшись, как две сестры, глядели на него с любовью, манили к себе, подбадривали, улыбались…
Семен очнулся, споткнувшись о коровий череп. Кости и черепа животных, а иногда и людей, стали попадаться все чаще — белые, недавние, или посеревшие и почти незаметные среди камней. Под ногами раздавался хруст, ухмылялись оскаленные рты и пасти, с бессильной яростью топорщились рога, а за поворотом ущелья валялись две мертвые антилопы-орикса, раздувшиеся, как бочки.
— Откуда тут… это… — пробормотал Семен, едва ворочая распухшим языком.
— Тяжелый переход, семер, — отозвался Техенна. — Многие не выдерживают, умирают — и люди, и скотина. А если ветер налетит, всем конец. Ветер пощады не знает…
Он говорил не о том жарком и довольно сильном ветре, который дул сейчас, а о сокрушительных смерчах, несущх песок пустыни и убивающих все живое на своем пути. Роме называли такой смерч хамсином, а ливийцы — гибли, и вспомнив, что так же зовут ливийского вождя, Семен спросил:
— Скажи, этот вождь оазиса Уит-Мехе… Гибли, да?.. Что у тебя с ним вышло? Поссорились из-за женщины? Или впрямь козу не поделили?
Техенна мрачно усмехнулся.
— Все это враки, господин. Какие козы? Какая женщина? Мне ведь всего шестнадцать стукнуло… Отец мой Такелот был вождем, старшие братья нашли смерть, кто в бою, кто в пустыне, и Гибли решил, что миг подходящий — вождь старится, а наследник — сосунок… По обычаю они с Такелотом дрались на палицах, и Гибли раздробил отцу плечо. Тут я с ним и сцепился… и он меня отделал так, что я чуть не попал в поля Иалу. Но все же очухался и решил, что надо уходить — не к Осирису, а в Черные Земли.
— Почему?
— Гордость взыграла.
— Почему?
— Гордость взыграла. Мой отец был великий вождь, странствовал по четырем сторонам света, брал добычу в любом оазисе, в Та-Кем и на морском берегу, и мне тоже хотелось стать вождем. Тоже великим… Или вождь, или изгнанник — другого пути я не видел.
— А сейчас видишь? — спросил Семен, помолчав.
— Вижу. Мир велик, мой господин, и любопытно на него смотреть, а что увидишь из оазиса? Гораздо меньше, чем в войске пер’о или на службе у человека знатного и отважного, вроде тебя! Да и женщины в Обеих Землях приятней, чем в Уит-Мехе… Нет, там я не останусь! Повидать бы только Такелота, если он жив…
— С Гибли что сделаешь? Вызовешь на поединок?
— Поединок? Хоу! — Техенна хищно ощерился и хлопнул себя по ляжке. — Я твой воин, а не темеху, и мне их обычаи — не указ! Встречусь с Гибли, проткну глотку дротиком… Вот и весь поединок!