— Ему придется отдыхать день или два, есть мясо и пить вино, красное вино из Каэнкема, — произнес Сенмут. — Сделанное им сегодня по силам лишь мудрому Тоту. Но Ибисоголовый — бог, а Инени — всего лишь один из нас и слеплен из слабой человеческой плоти, хотя временами умеет творить чудеса.
Слова проникали в сознание Семена, будто растворяясь в нем и порождая ясные образы. Совсем не так, как если бы с ним объяснялись на итальянском или французском; те языки все же не были родными, что-то ухватывалось сразу, а что-то нуждалось в осмыслении и переводе. Но сказанное Сенмутом он понимал без всяких усилий, без напряжения и даже более того — произнесенные слова не отзывались эхом русской речи. Будто он знал с детства этот певучий мелодичный язык, впитав его с материнским молоком…
— Благословен Амон! — Руки Сенмута потянулись к заходящему светилу. — Инени, мой учитель, сделал чудо, заставив тебя вспомнить речь Та-Кем, но это лишь ичи-ка [1] , секретное знание Тота, дарованное кое-кому из жрецов. Разве сравнится оно с божественным могуществом? С властью Осириса, который, вняв моим мольбам, отпустил тебя с полей Иалу! — Он крепко стиснул плечо Семена. — И ты вернулся, брат, вернулся, наполнив мое сердце радостью! Вернулся оттуда, откуда не возвращаются!
— Я вернулся, — вымолвил Семен, чувствуя, как слова легко слетают с губ. — Я вернулся и очень доволен, что снова попал в Та-Кем, что вижу тебя, ем пищу, пью вино и чувствую ветер на своем лице. Это так чудесно!
Что еще он мог сказать? Кажется, Сенмут считал его умершим братом, пришедшим из загробного царства Осириса — знания Семена о древнеегипетской вере были скромными, но вполне достаточными, чтобы разобраться в словах молодого вельможи. Выходит, он явился в мир живых из запредельных пространств, из рая либо из ада! Скорее, последнее, с угрюмой усмешкой решил Семен, вспомнив о подвале Баштара, вонючей параше и ста четырнадцати могильных плитах. Нет, ста тринадцати! Последнюю он расколотил… Или все же кувалда разбила не камень, а кушитский череп?..
Грудь Сенмута дрогнула в затаенном вздохе. Сейчас он сидел на пятках, выпрямившись и прижимая ладони к бедрам, в напряженной позе древнеегипетской статуэтки писца. Семен не помнил, где и когда ему встречалось ее изображение, в учебнике или в какой-то прочитанной в юности книге, но поза казалась знакомой чуть ли не со школьных лет.
— Я не спрашиваю о тайном… не спрашиваю о ликах бессмертных богов и о других вещах, которые ты видел в Стране Заката… — дрогнувшим голосом прошептал Сенмут. — Я понимаю, что это знание — не для живых, что мы приобщимся к нему лишь после смерти… Поведай мне, брат, только об одном… скажи, это было страшно? Страшно умереть и стоять перед Осирисом, когда божественные судьи взвешивают твои деяния?
— Боги милостивы и прощают многое, — произнес Семен. — Они прощают гордецов и грешников, жестоких и жадных, льстецов, прелюбодеев и чревоугодников, прощают даже зло, если творилось оно по человеческому неразумию. — Тут он подумал о Баштаре, скривился и добавил: — Вот преступившим клятву приходится плохо! Им вытягивают язык, пока не обкрутят вокруг раскаленного медного столба сто четырнадцать раз.
Сенмут нерешительно улыбнулся.
— Ты шутишь, брат? Разве в полях Иалу есть раскаленные медные столбы?
— Там есть все. — Семен потянулся к блюду, бросил в рот горсть изюма. — Все, и еще больше! Если бы я мог рассказать…
Он замолчал, с сосредоточенным видом пережевывая изюм. Если бы мог!.. — мелькнуло у него в голове. Только ты вряд ли поверил бы, мой неожиданный родич. В тех полях Иалу, откуда меня принесли ветры времен, чудес побольше, чем в загробном мире.
Сенмут глядел на него с любовью и обожанием — так, как смотрят на стены родного дома после долгих странствий на чужбине.
— Наверное, брат, ты многому научился в царстве Осириса. Ты ушел туда, когда я был совсем еще юным, и провел в полях Иалу больше десятилетия… Ты изменился. Ты выглядишь возмужавшим… И ты, я думаю, стал мудрее.
— Это так. Да, так! — Неожиданная мысль явилась Семену, заставив откинуться к стенке каюты. — Знай, брат мой Сенмут, — медленно произнес он, — что я и в самом деле приобщился к божественной мудрости, но за нее пришлось платить. Видишь ли, боги схожи с людьми в одном — за всякий свой дар требуют возмещения. Потребовали и с меня.
— Что же именно? Какую жертву ты им принес? — прошептал Сенмут и затаил дыхание.
— Мою память. Ее отобрал… э-э… — Он смолк, перебирая египетский пантеон в поисках нужного бога, самого алчного и страшного.
— Наверное, Анубис, — подсказал Сенмут. — Великий бог, но жаден, как шакал!
— Может быть. Не помню в точности… и не помню прошлой своей жизни… ни отца с матерью, ни друзей, ни того, кто властвовал в Та-Кем в те годы… Ничего не помню!
Семен сокрушенно понурил голову. В той ситуации, в какой он очутился, идея посмертного забвения была отличным выходом. Конечно, боги милостивы, но ничего не дарят смертным просто так — а что возьмешь с души покойника? Память, только память… И это справедливый обмен, если желаешь стать мудрее.
— Ничего не помнишь… — с печалью отозвался Сенмут. — Ни отца нашего Рамоса, ни матери Хатнефер, ни имени Великого Дома… [2] А меня? Меня ты вспомнил? — В голосе его звучала надежда. — Ночью, после боя с нехеси, ты назвал меня — Сенмут… И Реку назвал — Хапи…