Возможно, святотатством! Вдруг тело великой царицы, дочери бога — табу, в отличие от тел обычных женщин? Но тело ее влекло Семена не меньше, чем лицо, и с каждой встречей все сильнее.
Временами он что-то рисовал для развлечения царицы — иволгу на ветке, куст расцветающих роз, фасад дворца, ее служанок с кувшинами и подносами, девочку-кушитку с опахалом… Временами лепил из глины птиц, животных и людей, воинов на колеснице, газелей и обезьян, кошку, поймавшую мышь, крохотных львов и львиц — их фигурки передвигали с клетки на клетку в игре мехен… Временами они беседовали, больше о искусстве и о ваятелях прежних времен, о легендарных зодчих эпохи Снофру и Хуфу, увековечивших повелителей в каменных громадах пирамид. К счастью или, может, с неким умыслом — она не расспрашивала Семена о годах, которые он будто бы провел в плену. И, к счастью, она не просила новых пророчеств.
Однажды они заговорили о войне.
— Это зло, — сказал Семен. — Человек убивает разбойника, чтобы защитить свою жизнь и жизни близких — вот единственное убийство, какое можно оправдать. Но начинающий войну сам разбойник. Он проливает кровь невинных, и потому достоин наказания богов.
Меруити нахмурилась.
— Предки мои — да будет удел их счастлив в царстве Осириса! — воевали много и воевали успешно. Был ли разбойником мой отец, великий Джехутимесу? Или Амен-хотп, отец моего отца?
— Конечно нет, прекрасная царица. Таких великих людей зовут не разбойниками — завоевателями.
Губы ее сурово сжались, в глазах блеснули зеленые искры — верный признак раздражения. Может быть, гнева, подумал Семен и потянулся за новым листом.
— Ты смеешься надо мной, ваятель?
— Нет, моя госпожа. Я говорю лишь то, что думаю.
— Не всякую мысль нужно облекать в слова, чтобы не лишиться головы. Простая мудрость, клянусь Маат! Разве ты с ней не знаком?
— Знаком, но готов рискнуть, — ответил Семен, быстрыми штрихами набрасывая ее помрачневшее лицо. — Видишь ли, госпожа, чтобы твой портрет был удачен, мне нужно увидеть тебя в горе и радости, страхе и гневе. Я должен узнать, какая ты — но как? В моем распоряжении одни слова — ведь я не могу заставить тебя смеяться или плакать, пощекотав твои пятки или отстегав прутьями. В этом случае я непременно лишусь головы!
Она прикусила губу, потом улыбнулась.
— Ты очень хитер, ваятель! Хитер и коварен! Однако рисуешь ты неплохо, и это значит, что финики с кривой пальмы так же вкусны, как с прямой…
Семен отложил лист с наброском.
— Ну, вот, я лицезрел царицу в гневе и вижу теперь в веселье. И в самом деле, я большой хитрец! — Уголек в его пальцах вновь отправился в путь по папирусному листу. — Но мы говорили о войне, моя прекрасная владычица… И что ты о ней думаешь?
— Что мне придется воевать, если я…
Она оборвала фразу, но Семен ее закончил — разумеется, не вслух. Слова могли быть разными — сяду на трон, приду к власти, — но смысл от этого не менялся: пер’о — неважно, мужчина ли, женщина — обязан воевать. Такая уж судьба у фараонов!
Однако он спросил:
— Ты в этом уверена, госпожа? В том, что придется воевать?
Тень задумчивости легла на ее лицо.
— Говорят, царь дунет в Уасете, поднимется буря за порогами… Это случится, если царь знает, как дуть и в какую сторону.
— Говорят, царь дунет в Уасете, поднимется буря за порогами… Это случится, если царь знает, как дуть и в какую сторону. Незнание же грозит бедами… — Пауза. Потом ее голос зазвучал вновь: — Люди из знатных, жрецы и хаке-хесепы не желают воевать. Та-Кем богат, и все в Обеих Землях в их руках и в руке пер’о — люди, поля и сады, птица, скот и даже звери в Западной пустыне… Но мой отец, божественный Гор, оставил сильное войско, грозное и многочисленное, привыкшее к битвам и победам. Знаешь ли ты, сколь оно велико? Меша Амона стоит в Уасете, меша Птаха — в Мен-Нофре, меша Монта и Сетха — в нижних землях, меша Сохмет — в верхних… Кроме того, есть воины, что охраняют берег Уадж-ур, и другие воины, в странах Хару и Джахи, в Вават и Иртег, Сатжу и Иам… есть солдаты в гаванях Лазурных Вод и по другую их сторону, в копях и рудниках… есть лучники в оазисах Западной пустыни и в каменоломнях Восточной… много солдат и много семеров из немху, чьи семьи возвысились в войне с хик’со! Возвысились, но не разбогатели, ибо не имеют земель. А земли в Та-Кем уже поделены, и если делить их снова, начнется великая смута. Чтобы такого не случилось, придется воевать… — Помолчав, царица добавила: — Семеры из немху мечтают о городах и богатствах других стран. Как я могу их остановить? Мой божественный супруг рано умер и не свершил ничего великого… Теперь им нужен другой пер’о — такой, который повел бы их в земли востока и севера…
— Например, Софра или Хоремджет?
— Может быть, Софра или Хоремджет… Но при мысли о них сердце мое сжимается и мрак окутывает душу…
Лицо ее вновь омрачилось. Семен понимал, что она говорит о старой и новой знати и о гражданской войне, которая мнилась неминуемой, если делить уже поделенное. История, в отличие от техники, не признавала поступательных движений, вращаясь будто пес, кусающий себя за ляжку, и потому смутные времена всюду были одинаковы — в Та-Кем и в Датском королевстве, в Поднебесной империи и в перестроечной России. В ней новая знать тоже сцепилась со старой, деля города и веси, и в каждом из этих городов уже сидел хаке-хесеп, готовый ради власти съесть врагов живьем — всех и каждого, не исключая президента-фараона. Кроме того, были святилища и жрецы, не безразличные к земным богатствам, были не менее алчные чиновники, были воинственные генералы, были свои нехеси на мятежном юге и даже имелись рабы, что завершало печальную картину сходства. Чего бесспорно не было, так это пришельцев из будущих времен — к великому счастью, ибо кто ведал, какими монстрами завтрашний день мог поделиться с сегодняшним?