— В самом деле, зачем? — прервал его Семен. — Лучше позвать Мериру с веревкой. Пусть вспомнит, чему научился у шекелеша.
— Мерира? Этот разбойник? — Сефта всплеснул руками — то ли в самом деле испугался, то ли продолжал ломать комедию. — О, Амон! О, владыка престолов Обеих Земель! Не думай, что я тебя упрекаю — я всего лишь пыль под твоей божественной стопой! Но почему ты мне внушил такую пагубную страсть? Ты понимаешь, великий, я говорю о чесноке и пиве… Пиво и чеснок! И вот мой господин брезгует мной и обещает палки, а брат господина — веревку! Но чем я виноват? Я таков, каким меня сотворили боги, и я не могу противиться им, ибо, не подчинившись их воле, свершу святотатство!
Взглянув на брата, Семен увидел, что тот усмехается — плут Сефта сумел его развеселить.
— Ну, хватит! Ешь и пей что хочешь, только держись подальше, сын гиены! Встань вон там, у водоема, — Сенмут вытянул руку, — встань там и расскажи моему брату, кто приходил в наш дом в полуденный час.
Сефта тут же перестал вопить, отступил на указанную позицию и деловито произнес:
— Явился человек крепкий и рослый, однако пониже господина Сенмена на шесть теб. В браслетах с бирюзой и в тонком полотне, но не семер, не жрец, а воин — на плечах следы ремней, и руку так держал, будто под пальцами обух секиры. Сказал, что он посланец Великого Дома и что сегодня, когда над Восточной пустыней поднимется месяц, пришлют лодку за господином нашим Сенменом.
— Что еще?
— Еще обругал меня смердящим псом, когда я к нему приблизился, чтобы разглядеть браслеты и отметины на плечах. Камень в браслетах настоящий, из страны Син, клянусь милостью Амона [19] ! Дорогой камень!
— И что ты подумал?
— Что простые воины не ходят в бирюзе, а чезу, знатный командир над тысячей лучников или копьеносцев, никак не годится в посланцы.
Выходит, воин не знатный, но и не простой. Сильный, высокий — такие служат сэтэп-са… Может, в самом деле послан Великим Домом?
— Сэтэп-са… телохранитель… посланец… — задумчиво протянул Сенмут. — Вот только чей? Владыки нашего — жизнь, здоровье, сила! — или царицы? — Он поглядел в чашу с вином, будто в ней скрывался ответ, потом махнул Сефте: — Иди! Ты верен и неглуп и все же не получишь достойного погребения: я прикажу, чтобы тебя похоронили в сосуде с пивом.
— Согласен, хозяин. Лишь бы пиво было не прокисшим…
Посланец… И правда, чей?.. — мелькнуло у Семена в голове. Он вдруг ощутил, как холод подступает к сердцу, напоминая, что он не только ваятель, не только брат сидевшего рядом вельможи. Он — заговорщик! Он — человек, который знает, что свершится в третий день месори! Не об этом ли с ним хотят потолковать? Само собой, не юный фараон, а, предположим, Хоремджет или Софра с Рихмером?
Сомнительно, подумал он. Эти не стали бы слать гонцов в бирюзовых браслетах, а вытащили бы из мастерской по-тихому, прямо сегодня. Кто за него заступится, кто защитит? Инени, конечно, друг, да не заступник — сила не та. К тому же и сам причастен к перевороту… можно сказать, одно из первых лиц…
Будто подслушав эти мысли, Сенмут наклонился к нему и тихо произнес:
— Помнишь, там, у второго порога, ты спрашивал, кому пригодятся твои умения и мудрость? Кто может стать твоим защитником? Кто выше Софры, Хоремджета и даже владыки Обеих Земель? Ты помнишь, что я тебе ответил? — Дождавшись кивка Семена, он снова зашептал: — Царица, великая царица! Я повторю, что только ей доверил бы нашу тайну… Может быть, рассказал бы не все — ведь знание о том, откуда ты пришел, пугает, и ни один из нас не стремится в поля блаженных, не хочет до срока предстать перед судом Осириса, а ты — ты перед ним стоял! И это страшно… Но потерять тебя еще страшнее, брат! А потому молись… молись, чтобы этот посланец был человеком Хатшепсут, нашей прекрасной царицы, любимой Амоном!
Разумная речь, решил Семен и сделал знак, отвращающий беду. Все верно; пожалуй, лишь слухи о красоте царицы слегка преувеличены. Он ее видел — на том же приеме, где выпало счастье полюбоваться на юного Джехутимесу, Софру, Хоремджета и прочих государственных мужей. Правда, не вблизи, а с изрядного расстояния; и она показалась Семену не женщиной, а манекеном в парике, обернутом слоями ткани, увешанном побрякушками, будто рождественская елка, раскрашенном, как голливудские звезды на вручении «Оскара». Что там таилось, под всеми платьями и ожерельями, под париком и макияжем, бог его знает… Но эта раззолоченная скорлупа повергла Семена в уныние; как всякий художник, он поклонялся изысканной простоте.
— Смени одежды и скажи своей служанке, чтобы умастила твое тело благовониями, — сказал Сенмут. — И еще одно… Я не спрашивал у Инени, зачем он отправился со мной и что ему нужно у третьего порога… а может, у второго или первого… Но глаза мои видят, уши слышат, и разумом я не ребенок, готовый поверить всякой сказке. Сегодня ты произнес слова: хочешь мира, готовься к войне… значит, тоже что-то заметил… Так вот, не говори об этом никому. Ты прозреваешь волю богов и вправе открыть ее избранным; если бы боги того не хотели, ты остался бы в полях Иалу. Но лучше умолчать о воле людей и скрытых их желаниях. Люди ревнивей богов; они опасаются тех, кому известны их тайны и секреты.