застонал — черный перстень был мне прекрасно знаком. Ладонь сама собой сжалась в кулак, и лишь уколовшая ее длинная игла боли вывела меня
из полуобморочного состояния.
Брат! Бра а ат!
— Что за кольцо? — поинтересовался бесшумно подошедший Арчи, который не смог разглядеть принесшего страшную весть призрака.
— Какое кольцо? — Я разжал правый кулак и показал здоровяку пустую ладонь.
— Показалось, наверное, — недоуменно пробурчал Арчи. — Смотри, вон тот — это не из батраков Фиценвольда?
— Вроде крутился там такой. — Я безучастно всмотрелся в лицо парня с отрубленными ногами. — Точно, он еще с утра телегу разгружал.
— Дуй, капрала предупреди, я покараулю.
— Хорошо, — кивнул я и побежал в деревню.
Не то чтобы в предложении Арчи был хоть какой то смысл, но мне требовалось остаться одному. Все же не каждый день получаешь такие известия.
На бегу я разжал левый кулак и увидел, как черное родовое кольцо начало, трепеща тенями, медленно истаивать на солнечном свету. Мне с
грехом пополам удалось успокоить сбившееся дыхание и удержать выступившие на глазах слезы.
Покойся с миром, брат. И пусть тени примут твою душу.
Вскоре от черного перстня — посмертной весточки моего единственного брата, остался лишь заморозивший руку холод, и, выкинув из головы все
посторонние мысли, я поклялся отомстить. Пусть эта клятва не может быть исполнена прямо сейчас, ее время придет, и кто то кровью заплатит
за смерть Бенедикта.
Одно непонятно: почему Бенедикт выбрал меня? Почему не отправил перстень отцу?
Надо ли говорить, что в деревню я прибежал не в самом лучшем расположении духа? А когда добрался до дома Фиценвольда, к полыхавшей в груди
ненависти и скорби прибавилось холодное и расчетливое желание убить. Убить, как недавно выразился Шутник, не из за бессмысленной жажды
разрушения, а чтоб неповадно было. Во имя добра и справедливости, гори они в аду.
На воротах со скрученными за спиной руками висел старший сын хозяина, в груди и животе которого засел десяток арбалетных болтов. У сарая с
раскроенной головой в луже крови валялся Гюнтер, а изрубленное тело так и не выпустившего топор Фиценвольда кто то отволок от дома к
амбару. Из распахнутых дверей сеней высовывались накрытые драной тряпкой девичьи ноги, рядом, зажав руками окровавленную на животе рубаху,
скорчился мальчишка, еще утром просивший меня показать ему меч.
Все это в одно мгновение промелькнуло у меня перед глазами, и только потом я заметил привалившегося к стене дома мятежника с арбалетным
болтом в груди. И еще одного распластавшегося у сарая в некогда сером, а теперь от засохшей крови темно багровом камзоле.
Топтавшийся посреди двора арбалетчик с позеленевшим лицом молча указал мне на огород, и я тут же бросился туда. Между хлевом и птичником
под охраной полудюжины волонтеров стояли трое пленных. Двое все в тех же серых камзолах, третий в полном боевом снаряжении
тяжеловооруженного рыцаря. Только снятый шлем валяется на земле и длинные пряди слипшихся от пота темно каштановых волос облепили лицо.
— Вы еще пожалеете, черви, что посмели поднять руку на рыцаря! Мой сюзерен барон Бейкферн этого так не оставит! Я лично прослежу, чтобы вас
всех посадили на кол!
Побледневшие волонтеры наставили на застигнутых на месте преступления мятежников арбалеты, но лично у меня были большие сомнения, что у
кого нибудь из них хватит духу выстрелить в благородного господина. Слишком сильно въелся во вчерашних крестьян страх перед неминуемым
наказанием за подобный поступок. И слишком мало еще на них крови, чтобы они почувствовали ее вкус и дурманящую и застилающую здравый смысл
уверенность в собственных силах.
Рыцарь все это понимал не хуже меня, а потому вел себя вызывающе нагло, рассчитывая если и не выйти сухим из воды, то отделаться не столь
уж и обременительным выкупом. А Линцтрога что то не видно, да и Шутник, как назло, куда то запропастился.
— Это в Йорке вы благородный господин, а здесь вы разбойник, мятежник и убийца, — скорее для волонтеров, чем для пленников, уверенно заявил
я. — Его светлость великий герцог Альфред Третий распорядился вешать таких без суда и следствия.
— Молчать, смерд! Не смей разевать свою вонючую пасть! — заорал на меня взбешенный рыцарь.
— Повесить их, — не повышая голоса, приказал я.
Волонтеры вздрогнули и лишь втянули головы в плечи. Решимости выполнить мой приказ ни у кого из них не хватило.
— Капрал велел лейтенанта дожидаться, — виновато сообщил мне опустивший глаза Олаф.
— Дожидаться? Что ж, раз капрал велел… — Под издевательский смех рыцаря я протянул руку Олафу, чтобы забрать у него взведенный арбалет. —
Беги к лейтенанту, узнай, как с этими ублюдками поступить.
Услышав про ублюдков, рыцарь покраснел от бешенства и, готовый разразиться очередной порцией перемешанной с угрозами брани, уже открыл рот,
но тут я неловко перехватил арбалет, и тяжелый болт угодил ему точно между глаз.
— Тень! Как нехорошо получилось! — выругался я и обвел взглядом не меньше пленников обалдевших волонтеров.
— Тень! Как нехорошо получилось! — выругался я и обвел взглядом не меньше пленников обалдевших волонтеров.
— И что теперь делать? — заикаясь, спросил Олаф, который с ужасом смотрел на разряженный арбалет в моих руках и валявшегося в грязи рыцаря