севера». То ли катышек был спрятан в очень уж удачном месте, то ли тюремщики просто приняли его за грязь, но из всех моих зашитых в одежду
тайников обыск пережил только этот. Вот и приберегу его на самый крайний случай.
— От барака и не придется, — уверенно заявил поднявшийся с земли Шутник, который начал отряхивать куртку. — Я в таких местах год
кантовался, пока родня не выкупила. Заводил там на всю толпу не больше десятка.
— Ты север с Норлингом не сравнивай, — предупредил его здоровяк. — Мы здесь чужаки, разве что Кейн за местного сойдет. Цепляться будут все
кому не лень.
— Видно будет, рано пока заупокойную читать, — махнул рукой Габриель.
Неожиданно крики из окон бараков смолкли, и я, поднявшись на ноги, завертел головой по сторонам. Ага, вот оно что: в сопровождении двух
капралов и лейтенанта из за казармы вышел человек лет сорока в форме пехотного капитана, который молча оглядел растерянную толпу бывших
заключенных. Тяжелый взгляд был у него, ох, тяжелый. Не сомневаюсь, что этот худощавый человек с сединой в волосах видел насквозь и
харкающих кровью доходяг, и испуганно оглядывающихся по сторонам пойманных за браконьерство крестьян, и уже успевших сбиться в компании по
пять шесть человек бывших каторжан.
Да уж, крупная шишка к нам пожаловала. Вряд ли на весь форт найдется два пехотных капитана. К тому же о статусе человека больше говорит не
золотое шитье мундира, а моментально отлипшие от стен и вытянувшиеся по струнке караульные. Да и мгновенно наступившее молчание в казармах
тоже дорого стоит: значит, успели выдрессировать.
— Стройся! В шеренги по дюжине! Ровнее!
На этот раз команды капрала выполнялись куда расторопней, но сейчас и этого оказалось недостаточно: малейшие заминки карались ударами
дубинок, зуботычинами латных рукавиц и тычками коротких копий. Но надо сказать, и выстроились мы гораздо быстрее. И куда ровнее.
Большинство заключенных, хоть ни черта и не понимали в армейских знаках различия, но безошибочно определили в седом важную птицу. Так что
ни глупых вопросов, ни попыток потянуть время больше не было. Все шкурой чуяли, что сейчас любая оплошность может обойтись слишком дорого.
— Я капитан Торсон. — Седой сделал шаг вперед и оперся на изящную трость с позолоченным набалдашником. Мне удалось различить легкую
хромоту, но уверен: при необходимости капитан может двигаться и стремительней, и изящней большинства приглядывавших за нами пехотинцев. — И
это все, что вам надо обо мне знать. Важнее другое — отныне ваши никчемные жизни зависят только от меня и моих людей.
Капитан обвел строй тяжелым взглядом, и, думаю, стоявшим в первом ряду стоило немалых усилий, чтобы не отшатнуться назад.
— И
это все, что вам надо обо мне знать. Важнее другое — отныне ваши никчемные жизни зависят только от меня и моих людей.
Капитан обвел строй тяжелым взглядом, и, думаю, стоявшим в первом ряду стоило немалых усилий, чтобы не отшатнуться назад. У меня так чуть
волосы на затылке дыбом не встали.
— Думаю, судьи и вербовщики призывали вас искупить грехи службой в доблестной армии великого герцога Альфреда Третьего? — после недолгой
паузы продолжил Торсон. — Надеюсь, никто из вас не принял эту чушь всерьез? Или кто нибудь всерьез рассчитывает искупить вину кровью?
Забудьте! Текущая у вас в жилах моча никому не нужна. Как и ваши жизни. Все, что вы можете, — это сдохнуть во славу его светлости. Или
просто сдохнуть. Лично для меня разницы никакой.
Седой медленно прошелся вдоль шеренги, но теперь его взгляд потерял былую пронзительность — капитан о чем то задумался.
— И запомните: с этого дня для вас есть только два пути: выполнять приказы или станцевать с пеньковой веревкой. Любое неподчинение карается
незамедлительно. За попытку дезертировать — виселица. За драки и воровство — батоги и яма. За неподчинение приказу — две дюжины плетей. Все
ясно?
Не дождавшись ответа от подавленно молчавших новобранцев, Торсон повернулся к сопровождавшему его лейтенанту и, усмехнувшись, кивнул на
неподвижно замерших осужденных:
— На первый раз сгодится и молчание. Но чем раньше вбить в это быдло устав, тем лучше. Займись.
Капитан Торсон развернулся и направился к воротам лагеря, на ходу постукивая тростью по голенищу сапога. Капралы, не отставая ни на шаг,
зашагали следом, а оставшийся лейтенант, явно подражая командиру, медленно прошелся перед строем. Низкорослый и широкоплечий, он, в отличие
от капитана, был одет не в пехотный мундир, а в длинную, подпоясанную широким ремнем кожаную куртку. И лишь золотом вышитые на левой
стороне груди дубовые листья отличали его от рядовых пехотинцев.
— Стивенсон! — Приняв какое то решение, лейтенант щелкнул пальцами.
— Слушаю, господин. — Похожий на пугало долговязый капрал моментально оказался рядом и, перестав сутулиться, замер, ожидая распоряжений.
— Дюжину в первую казарму, полторы в третью, остальных в четвертую.
— Слушаюсь!
— Завтра на рассвете выгонишь их в поле. И пришли за мной, когда все доходяги отсеются.
— Будет исполнено!
Потеряв к нам всякий интерес, лейтенант подозвал к себе одного из караульных, а капрал, не теряя ни мгновения, тут же приказал рядовым