(Веерховен знал эту модель очень хорошо) и большой пистолет, который толком не успел разглядеть. Там же Рихард увидел несколько ящиков с патронами. Возможно, внизу было еще что-то, но Тарарафе уже захлопнул крышку. Но не запер ящик на замок. Масаи мог не опасаться своего спутника: без него Веерховен никогда не добрался бы до континента.
Итак, у них по два ствола на каждого, считая парабеллум Рихарда. Немало, если они решат ограбить банк. И ничто, если им понадобилось бы выжить на Козьем Танце. К счастью, дьявольский остров уже далеко за кормой, и можно надеяться, навсегда в прошлом.
Темнело.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
День угасал. Еще один день, проведенный Роханом на Козьем Танце. Еще один день, прекрасный и спокойный, как шелковистая поверхность океана. В полусотне миль отсюда мог бушевать шторм, но здесь волны, накатывающиеся на белоснежный песок, никогда не поднимались выше лодыжки. И никогда не приносили банок из-под пива или пластиковых ободранных кукол. И это было не менее удивительно, чем спокойствие океана.
День угасал. Он был длинным — и пролетевшим подобно мгновению. Он весь состоял из синей соленой воды, зелени листвы и теплой женской кожи, к которой прилипли крупинки кварца. Или сухие листья. День был заполнен ничем. И полон настолько, что пожелать большего просто невозможно. Если это мир АНКА, то Рохан вложит свою лепту в то, чтобы вернуть его, этот мир. Он вложит себя, вложит деньги своего отца, если удастся. Деньги, пропитанные красной кровью людей и черной кровью земли. Рохан понимал их силу и понимал, как трудно заставить деньги работать ради людей, а не ради других денег. Но он рискнет. Сумеет убедить отца или… Когда-нибудь его состояние так или иначе перейдет к единственному сыну, Рохану Дейну Хамстеру. Рохан подождет. Он научится ждать у своего брата. Если бы не АНК, Рохан никогда не узнал бы вкуса жизни. Он услаждал бы тело и интеллект тем, что полагал изысканным, вроде Флоренс Тейт и сравнительной антропологии. Но истинный вкус Фло он узнал здесь, когда понял, что любит. А что до антропологии, то одно лишь существование Древних переворачивало все, что знал Рохан.
Но самым важным было ощущение Близости. Ощущение присутствия чего-то действительно вечного. Здесь был росток нового мира. Мира, который затронет каждого из четырех миллиардов. И он, Рохан Дейн Хамстер, — один из первых! Рохану было не так уж много лет, чтобы от подобной мысли не закружилась голова. Он чувствовал себя избранным, призванным. И то, что божественное существо. Пан, находит его таковым, было важней той избранности, какую давали деньги или привилегированное воспитание. Это было признание свыше, признание того, что не положение в обществе или острота ума, а сам Рохан, по сути своей, — избран. И останется избранным, что бы ни случилось. У Рохана замирало сердце, когда он думал о будущем… И все-таки в глубине души он готов был отдать это будущее ради настоящего. Любовь Фло, преданность Дина, благосклонность АНКА… И райская природа вокруг. Разве мог он получить все это не по избранности своей? Разве такое можно, например, заслужить?
— О чем ты думаешь? — спросила Фло.
Она училась жонглировать камешками. Подбрасывать пару голышей одной рукой у нее получалось неплохо, но с третьим — не ладилось.
— О многом, — рассеянно отозвался Рохан.
«Он что, подражает брату?» — подумала девушка.
«Он что, подражает брату?» — подумала девушка.
Но если от медитирующего АНКА исходило нечто холодное, тревожащее, то задумчивое лицо Рохана наводило на мысль о предвкушаемом удовольствии.
И Флоренс была очень недалека от истины…
— Привет! — сказал Джибс, спрыгивая вниз. — Мы принесли фрукты!
Он высыпал на песок содержимое превращенной в мешок рубашку МТанны. Бананы, манго, кокосовые орехи, финики.
АНК открыл глаза, улыбнулся по очереди Джибсу и МТанне. Африканец расплылся в счастливой улыбке.
— Угощайся! — предложил Джибс.
— Нет. — Сын Древней покачал головой. — Благодарю!
— An! — сказал Дин, срезая макушку ореха. Рохан узнал это движение, вспомнил прошлую ночь… «Господи, ведь и суток не прошло!» — изумился он.
Джибс бросил орех Фло. Когда девушка поймала орех, немного молока выплеснулось ей на грудь. Кромка прибоя, поднятая приливом, плескалась у ее ног. «Я пишу его, на краешек присев. Не гомеровский накатный перепев. Не клешнинка и не раковинный шум. Я пишу его, поскольку я пишу.
Я дышу его, пашу его и пью. Я не меньше, чем тебя, его люблю. И тоскую по нему, как по тебе. Как по-жадному, — так ждут — не по судьбе!
Утешай меня, утишь меня, укрой! Вот лежит не предо мной моя любовь!»
Фло стерла ладонью с груди сок и сполоснула руку в соленой воде. «Море плачет, море гладит берега. Причитает, приметает волн стога. Каждый камешек обласкан, обелен! Обнимаю всех, кто был в него влюблён!
По шипению, по гальке, по камням Бородатым, как по шахматным коням. По уключинам, по солони во рту… Вот быки его, как облаки в меду!»
— Фло! Флоренс!
Рохан стоял рядом, протягивая ей очищенный желтоватый плод.
— А, спасибо! — рассеянно проговорила девушка.
Рохан опустился рядом, касаясь плечом согнутой в колене ноги Фло. «Море дарит и хранит свою любовь. Море больше и полней материков. Море дышит облаками и горит. Море — то, что пьет и бьет меня внутри.