Почти все, кто был на лайнере, погибли. Нас осталось очень мало, чтобы оказать заметное влияние на ход истории. Да и возможно ли такое в принципе? Опять философский вопрос, на который нам не найти ответа.
Нас осталось очень мало, чтобы оказать заметное влияние на ход истории. Да и возможно ли такое в принципе? Опять философский вопрос, на который нам не найти ответа. Да и не такие уж мы знатоки истории, чтобы с уверенностью сказать, что именно было, а чего не было. Вдобавок, история полна умолчаний и фактов, которые можно трактовать всяко. Человек в ней — песчинка, и вряд ли кто-то из ученых найдет упоминание о нашей судьбе. Тем более, что мы по молчаливому уговору ничего не рассказываем о своем появлении. Может, что-нибудь понял или догадался, побывав на «Некрасове», сэр Джейкоб, но он, и все его люди мертвы.
Я по-прежнему надеюсь вернуться в Россию. Мне довелось стать свидетелем ее упадка, и потому вдвойне хочется увидеть своими глазами ее бурный взлет. Пусть я заранее знаю, чем все это закончится, но два века расцвета — срок не такой уж и малый. В конце концов, служить своему отечеству — разве это не долг каждого уважающего себя человека? Знаю, что будет трудно, что не ждут меня там молочные реки с кисельными берегами, да и Петр — мужик крутой, но не все же сразу. Видно, надо было пройти и через это, чтобы выбраться из застойной трясины. Лучше так, чем как во времена другой перестройки! Государство сейчас начнет крепнуть и расти, а не уменьшаться из-за склок безответственных политиков. На этих условиях и самая тяжелая служба покажется счастьем. И потому — вперед!
Вот только чем дальше, тем больше отдаляется моя цель. Порою кажется, что мне целый век суждено мотаться среди здешних островов по надоевшим волнам флибустьерского моря. То одно, то другое, и так без намека на счастливый конец.
Сегодня, пятого июня тысяча шестьсот девяносто второго года, когда мы, немногие уцелевшие, столь счастливо и неожиданно соединились, закончился лишь один из этапов нашей невольной фантастической одиссеи. У нас есть корабль, мы снова свободны, но не поднесет ли нам судьба очередную, круто меняющую жизнь пакость? А если и нет, то найдутся сотни других причин, способных на какое-то время задержать нас здесь. Не зря матросы шушукаются между собой — не поднять ли нам Веселый Роджер? Самое смешное, что капитаном они почему-то видят меня.
Не знаю почему, но что-то шепчет мне: приключения не закончились. Случившееся — лишь прелюдия. Одиссей возвращался в Итаку добрых двадцать лет, если мне не изменяет память. Но неужели наша одиссея продлится столько же?
Как бы то ни было, моя записная книжка подошла к концу. Осталась последняя страница. Как ни экономь… Были моменты, когда я и не думал, что мне суждено дописать ее до конца. Поэтому старался, излагал все подробно, и лишь потом спохватился и стал экономить слова и страницы. Но вот ведь — и дожил, и дописал.
Накануне Наташа и Юля признались мне, что рады случившемуся. Не попади «Некрасов»в прошлое, мы никогда не узнали бы друг друга, хотя не раз и не два встречались на тех же палубах. Потребовалась катастрофа, чтобы мы соединились. Девочки счастливы и не хотят жалеть о пережитом, каким бы страшным оно порой ни бывало.
Я это пишу не затем, чтобы похвалить себя. Во многом мои и их чувства совпадают, и одно из таких совпадений в том, что я смотрю на случившееся как на подарок Судьбы. Последние несколько лет я не жил, а существовал, как и очень многие в мое время и в моей стране. Работа ради прокорма, впереди никакой цели, в настоящем никакого смысла. Растительное существование без надежды на перемены.
Да, почти все мои спутники погибли, и мне жаль многих из них. Но мало ли людей погибает ежедневно в России в мирном конце двадцатого века? А здесь я живу, а не прозябаю. Знать, что многое зависит от тебя, что ты сам творец своей судьбы, а не ее раб, использовать на полную силу все свои возможности — это ли не настоящее счастье?! И пусть даже выяснится, что мне суждено прожить совсем немного, так лучше месяц подлинной жизни, чем полвека ее суррогата.
Пиратская романтика — это выдумки романистов. Поиски высшей свободы, которой в их годы на суше было уже не отыскать. Но высшая свобода для меня — в служении моему отечеству. Как можно называть романтикой капризы переменчивого моря, маленькие и до отказа набитые людьми утлые кораблики, вонь неделями немытых тел, скудную полупротухшую пищу, бессмысленную жестокость, потоки проливаемой крови?…
И все же хочу закончить стихотворением Когана — поэта, погибшего в тяжелом тысяча девятьсот сорок втором. С детства не вспоминал, а тут вдруг оказалось настолько созвучным, точно написано обо мне. Или о нас?
Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза…
В флибустьерском дальнем море
Бригантина поднимает паруса!