Лайнер затонул, и искать его, тем более здесь, никто и никогда не будет. Почти все современники погибли, даже напавшие пираты полегли поголовно, и некому рассказать о чуде. Море же умеет хранить тайны. Никто не узнает, где и как нашел свой конец сэр Джейкоб Фрейн и его отчаянные головорезы. Был флибустьер — нет флибустьера. Может, все события давно вцементированы во время, и из века двадцатого век семнадцатый не изменить?
Ну, нет. Кабанов сжал губы. Было — не было, но своих людей я как-нибудь спасу. И тех, кто со мной, и тех, кого идем выручать. И девчонок постараюсь найти. Хоть сам пиратом стану, но найду. Нет у них кроме меня защитника, а, значит, умирать я не вправе. Пока не вправе…
51. Флейшман. Каждому — свое
Воистину, жизнь неистощима на сюрпризы, и никогда не угадаешь, вознесет ли она тебя к небесам, или же подложит свинью.
Школьником поздних «застольных лет»я надеялся стать студентом, но в самых дерзких мечтах не смог бы вообразить грянувшую одновременно со сбывшейся надеждой перестройку. Подобно подавляющему большинству, я жадно читал многочисленные статьи, разоблачающие всевозможные тайны недавнего прошлого, дышал воздухом перемен, еще не ведая, что и дня не проработаю по специальности и превращусь в «нового русского», оставаясь все тем же евреем. О деньгах и благах и говорить не приходится.
Во времена крутых перемен нельзя загадывать далеко, вот я и не загадывал. Вертелся до полного изнеможения, проворачивал дела, платил дань «крыше»и нужным людям, развлекался напропалую, но уже без задушевных, как в молодости, разговоров и возвышенных обсуждений, понятия не имея, что в один миг лишусь всего и последовательно побываю робинзоном, загнанной дичью, помощником шкипера на отбитой у пиратов бригантине…
Конечно, я читал фантастику в те времена, когда читал вообще, но ни разу не задумывался, что жизнь порою бывает куда фантастичнее любого романа, да только фантастичность эта натуральна до омерзения.
Стали бы Стивенсоны и Саббатини описывать в романтических красках флибустьерские похождения, доведись им испытать такую жизнь на своей шкуре! Слишком уж много грязи и вони, не говоря уже о крови. Про такое еще можно читать… но только не видеть!
И все равно я сумел пройти и через это, уцелеть в жестоком и практически безнадежном бою, испытать все «радости» человека, которого болтает в жалкой шлюпке в открытом моря, был чудом спасен… чтобы при очередном повороте судьбы превратиться в раба.
По-моему, это уж слишком. Я никогда всерьез не задумывался о рабстве. Оно исчезло задолго до моего рождения, даже его сталинско-бериевский запоздалый рецидив, и уже поэтому казалось абстрактным понятием, наподобие крепостничества. Тем неожиданнее оказался удар. Правда, рабом я стал не в Древнем Египте, а в более цивилизованные времена на плантациях неподалеку от рабыни Изауры. Но хрен редьки не слаще.
В довершении всех бед мой хозяин оказался самым натуральным извергом. В первый же день каждого из нас, восьмерых экземпляров говорящей рабочей скотины, по несколько раз пребольно стеганули бичом. Просто так, для острастки. И предупредили, что в случае малейшего неповиновения будет во много раз хуже и больнее. А на третий день у нас на глазах до полусмерти избили одного негра — он, мол, не так взглянул на хозяина, когда тот забавы ради съездил бедолаге стеком по лицу.
Даже на нашем злосчастном острове было лучше. Пусть нас подстерегала смерть, но там мы были свободными людьми и в нашей власти было распоряжаться собственной судьбой. К тому же с нами был Кабанов со своими десантниками, и это давало надежду выбраться живыми из любой переделки. Сейчас же, как назло, все три уцелевших спецназовца оказались вместе с Кабановым неизвестно где. Не знаю, как там с ними обращаются, но три профессиональных киллера — это сила. Еще неизвестно, не придется ли плантатору проклянуть тот день и час, когда он решил прикупить на аукционе московитов.
В сущности, то была моя единственная надежда. В покорность Командора я не верил и никогда не поверю. И не зря он держался так спокойно во время нашего заточения и продажи… Насколько я знаю Сергея, он и лишней секунды не останется в неволе, подвернись ему хоть малейшая возможность для побега. Наверняка его сдерживают лишь незажившие раны. А когда наберется сил, он тем или иным способом вырвется с плантации. Тихо или с шумом, но вырвется. И совсем не верится, что наш Командор забудет про своих, и каким-либо способом не выручит и нас. Я уже дошел до того, что согласен даже уйти в партизаны и бить британцев где только удастся, лишь бы не быть в рабстве у этих самодовольных скотов! И не из-за какой-то там моей особой воинственности — я никогда не испытывал тяги к подобного рода приключениям, — а чтобы меня в буквальном смысле не забили на плантации, как мамонта.
Но дни шли за днями, а освобождение все не приходило. Корабельный токарь Ардылов оказался мастером на все руки, и не прошло и недели, как хозяин забрал его в дом. Там наш товарищ занялся вырезанием всяких поделок из дерева. Не знаю, куда хозяин потом всю его продукцию сбывал, но прибыль с этого, безусловно, имел, и наверняка немалую. Не зря же Ардылову предоставили отличные, с точки зрения раба, условия — и каморка у него была своя, и кормили его немного лучше, и надсмотрщик за спиной не стоял…