«Если вас ударить в глаз — вы, конечно, вскрикните.
Удар оказался чудовищным. В голове снова помутилось, перед глазами замелькали красные искры…
«Да сколько же можно!» — успела мысленно возмутиться я, в черт знает какой по счету раз утрачивая ощущение реальности…
«Если вас ударить в глаз — вы, конечно, вскрикните. Раз ударить, два ударить, а потом… привыкните!» — столь претенциозная фраза способна родиться в устах лишь одного воинствующего философа — Оливии. Но если вдуматься, то подруга права. Ибо если вас хорошенько приложили по черепу, а вы — выжили, то это, бесспорно, следует считать чистейшей воды везением. Ударили повторно, но вы опять оклемались — совпадением. Ударили в третий раз, а вы и после этого свежи как огурчик и бодры, будто молодой петушок — уже надежно сформировавшейся привычкой. И никакое вовсе это не чудо, как поспешил бы сказать не в меру набожный Натаниэль, добавив любимое «аллилуйя»! Вот и получается, что здравый скептицизм, да еще в сочетании с непробиваемой головой и крепкими нервами — огромная сила, ничуть не уступающая по действенности божьему дару! А если не верите мне на слово — то проверьте сами!
Придя в сознание, я первым делом широко распахнула глаза, глянула перед собой и снова их испуганно зажмурила, недоумевая — почему все самое хорошее и самое плохое в нашей жизни случается так не вовремя? Даже окончание обморока…
Они сражались яростно и беспощадно, не на жизнь, а на смерть. Стригойка против стригоя, внучка против деда, ведьма против мага. Функцию оружия выполняли посох и трость, одинаково окутанные вспышками мертвенного потустороннего света. Де Пюи держался храбро, хотя мне сразу стало заметно, что возраст и телесная немощь доставляют ему немало неудобств. Андреа напирала:
— Как неосмотрительно было отказываться от Причастия Атонора! — притворно сочувственно вздохнула она. — Силы от подобного воздержания не прибавится.
— Я отрекаюсь от темной силы! — гневно выкрикнул патриарх, с трудом отражая удар посоха Андреа. — Я искренне раскаиваюсь во всех совершенных злодеяниях и вверяю свою душу Господу моему Иисусу Христу. Я готов бестрепетно принять уготованную мне кару и жажду покаянного возвращения в лоно христианской церкви. Да будь ты проклят, Сатана!
Стригойка злобно расхохоталась. Лавиноподобное эхо ее голоса, многократно усиленное магическим полем, шквалом отразилось от каменных стен подвала, сотрясая шкафы и поднимая вверх тучу бумаг. Я, впечатленная поистине устрашающей демонстрацией ее мистической власти, поджала ноги и свернулась в клубок, старясь занимать как можно меньше места и избегнуть прикосновения Тьмы. Я не стыдилась проявляемой мной слабости, мне с невероятной силой хотелось жить.
От потолка отделилось плотное черное облако, начавшее медленно оседать на наши головы. Лицо Гонтора приняло растерянное выражение. Он взмахнул тростью, но волшебный артефакт неожиданно переломился, будто хрупкая тростинка, и рассыпался бурой древесной пылью. Тогда де Пюи обвел помещение панически расширенными глазами, словно пытаясь отыскать что-то спасительное, способное действенно противостоять сгущающейся вокруг нас угрозе. Его лицо начало стремительно стареть, покрываясь разветвленным рисунком глубоких морщин и безобразной россыпью желтых пигментным пятен. Что-то неведомое быстро пожирало его жизненные эманации, превращая в сухую мумию. Судорога страдания прошла по телу стригоя. Он затравленно оглянулся по сторонам и вдруг заметил меня. На один краткий миг наши зрачки встретились. Старик нежно улыбнулся:
— Как же я посмел забыть о тебе, девочка! — мягко шепнули растрескавшиеся губы. — Но не бойся, мир достоин обрести еще один шанс на возрождение — в твоем лице, ангел.
И он его получит, даже если эта попытка будет стоить моей никчемной, грешной души. Ты должна, ты обязана предотвратить наступление черной зимы…
Ладони Гонтора торопливо задвигались, совершая магические пассы и трепетно выплетая едва различимую серебристую энергетическую сеть, которую он заботливо накинул на мое свернувшееся в комок тело, бережно защищая от неотвратимо надвигающегося зла. Я ощутила легкое тепло, исходящее от моей нежданной брони, согревшее не только плоть, но и душу.
— Запомни, — сбивчиво зашептал стригой, наклоняясь ко мне совсем близко и совершенно игнорируя Андреа, нависавшую над нами с распростертыми руками и гипнотически полуприкрытыми веками, словно она ожидала появления чего-то всесильного. — Бог часто посылает нам испытания, призванные закалить наши бренные оболочки и возвысить наш слабый дух. Жадных он испытывает золотом, черствых — беспомощностью, наивных — глупостью, самовлюбленных — гордыней, эгоистичных — властью, сильных — слабостью. Но самые страшные испытания — это любовь, дружба и сострадание. Сумей пройти через них, девочка. Прощай, да хранит тебя Бо…
Но в этот самый момент Андреа наконец-то вышла из своего колдовского транса, взмахнула обеими руками и приоткрыла алый рот. Ее прекрасные губы немедленно сложились в некое подобие бездонного колодезного отверстия, из которого хлынула струя морозного ветра, ревущего и грохочущего под сводами подвала. Словно дождавшись столь ужасного подкрепления, черное облако полыхнуло зигзагами сиреневых молний и обрушилось прямо на нас…