— Ну, зачем же так демонстративно не доверять нашей компетентной защите! — обиженно запротестовал брат Бернард. — У меня много талантливых девушек. Взять хотя бы Оливию или Селестину…
— Женщины? — не поверил ди Баллестро. — Женщины становятся более сильными экзорцистами, чем мужчины?
Бернард замялся.
— Да, Ваше Высокопреосвященство! — нехотя засвидетельствовал он. — Они более любимы Господом нашим и одарены им сверх меры…
Кардинал язвительно хмыкнул:
— Несправедливость, нонсенс! Не уважаю женщин! Как можно доверять тому, кто пять дней в месяц кровоточит, да все никак не сдохнет?
Я стиснула зубы, с трудом сдерживая гнев. Ах, как сильно вы не любите женщин! Уж не извращенец ли вы, неуважаемый прелат? Мстительные строчки мгновенно срифмовались сами собой:
Коль женщин ты совсем не любишь
То так и быть, Господь с тобой!
Себя грехом ужасным губишь,
Ведь ты, наверно… голубой!
А ди Баллестро продолжал изощряться в скабрезностях:
— Женщины есть по сути своей низшие создания, весьма похожие на вампиров. Всю жизнь только и занимаются тем, что сосут кровь из мужчин. Я склонен считать их грязные дни совсем не физиологической особенностью организма, а банальным выбросом излишков неправедно употребленного…
Отец Ансельм, тоже не отличавшийся особой благосклонностью к женскому полу, глумливо захохотал. Я возмущенно дернулась, кусты предательски зашуршали.
— Слышите, что это? — встрепенулся кардинал.
Настоятель с кряхтением выбрался из кресла и тяжелой походкой беременного бегемота протопал к открытому окну. Понимая, что сейчас меня обнаружат, я поспешно отодрала от себя пригревшуюся кошку и водрузила ее на спутанные клубки веток, начинавшиеся прямо под окном аббатских покоев. Дородная туша отца Ансельма перевесилась через подоконник.
— Да это же моя Стелла! — умиленно заворковал он. — Кис-кис! Иди к папочке, крошка!
Настрадавшаяся кошка переползла в комнату, утробно мяукая и скорбно жалуясь на все обиды, выпавшие на ее долю.
— Как это неблагоразумно, оставить окно открытым! — с упреком произнес кардинал. — Замнем щекотливую тему и займемся-ка заодно проверкой финансовой отчетности…
Оконная створка захлопнулась.
Я облегченно выпрямила затекшую спину. Все-таки провести полчаса в кустах в позе зародыша — это будет куда посерьезнее утренней йоги. В голове зашевелились интересные мысли. Они собрались заняться бумагами, а это отнюдь не пятиминутное мероприятие. Это долго и муторно, и отнимет уйму времени. А плющ на стене флигеля, хоть и сухой, но толстый и прочный… Я задрала голову, оценивающе разглядывая природную лестницу, столь услужливо предоставленную в мое распоряжение. Что это — роковая случайность или же промысел Божий? Вот подходящий и вполне удобный случай воочию увидеть этих загадочных стригоев! Я поплевала на ладони и уцепилась за спускающуюся до самой земли гибкую плеть. Эх, была не была!
Как известно, дорога в ад всегда вымощена воистину благими намерениями, а любопытство относится к категории самых отвратительных и сурово караемых грехов! Но подобные разумные доводы, увы, не слишком часто приходят в голову взбалмошным рыжеволосым девчонкам. И как это выяснилось в последствии, совершенно напрасно!
Глава 2
Андреа задумчиво стояла у окна, не замечая, что тонкая сигарилла в янтарном мундштуке давно уже прогорела до самого фильтра и осыпалась на мраморный подоконник горкой невесомого серого пепла. Вечерняя свежесть овевала одухотворенное девичье лицо, казавшееся выточенным из драгоценного алебастра. Прощальные лучи севшего за горизонт солнца еще подсвечивали лазурные воды Адриатики, расстилающейся за далекой линией последних домов элитного жилого квартала Санта-Кроце. Опасные полчаса, пришедшиеся на закат смертоносного светила, Андреа переждала в подвале, в специальной темной комнате, оборудованной удобной мягкой софой, лениво прислушиваясь к организму, апатично замедлившему все свои естественные процессы. В отличие от низших обращенных, стригойка совершенно не нуждалась во сне и отдыхе, лишь дважды в день, при закате и рассвете, избегая появляться под палящими лучами нарождающегося или умирающего солнца. Предрассудки предрассудками, но именно в эти полчаса ультрафиолетовое излучение, болезненно обжигающее нежную кожу Андреа, становилось поистине нестерпимым. Даже самый жаркий полдень, испаряющий искристый туман с поверхности Большого канала, не вызывал подобного физического дискомфорта. От прямого попадания трансформирующихся солнечных лучей она, конечно, не умрет, но ожоги рискует получить весьма обширные. Зачем же подвергать себя лишней опасности без особого на то повода? А вот низшие обращенные — морои (поднятые из мертвых), те и вообще могли появляться на открытом воздухе лишь в ночное время, проводя целый день в летаргическом оцепенении.
Ночь мягко вступала в свои законные права, призывая совершить прогулку, но, околдованная неувядающей, вечной красотой вечерней Венеции, девушка продолжала неосмотрительно стоять у широко распахнутого окна, вызывая восторженные реплики со стороны многочисленных гуляк, праздно фланирующих вдоль набережной. Молодой черноглазый гондольер, вызывающе подпоясанный алым атласным кушаком, кокетливо подчеркивающим его тонкий стан, послал красавице воздушный поцелуй, лишь в ее честь нарушая вечернюю тишину божественными трелями безупречного бельканто. Андреа благосклонно кивнула в ответ. О да, как и влюбчивый юноша, она тоже мечтала о повторной встрече, но о встрече совсем иного свойства. Стригойка закрыла глаза, пытаясь избавиться от навязчивого видения тонкой голубой венки, призывно пульсирующей на смуглой шее бойкого певца. Ах, с каким удовольствием прижалась бы она сейчас губами к этой загорелой коже, несущей солоноватый привкус морской воды, и пила живую, восхитительно теплую кровь. Живая кровь! Не то что этот… этот суррогат! Андреа не смогла подобрать более точного слова для описания того напитка, которым ей приходилось довольствоваться долгие годы, лишь на краткие десять суток с головой окунаясь в пьянящий круговорот Великой охоты. Десять волшебных ночей, совпадающих с карнавалом в Венеции! Ведь именно тогда для стригоев наступало желанное время реализации лицензий, выданных тем ненавистным лицемером, которого благоверные католики называют земным святым — верховным понтификом Ватикана.
Десять волшебных ночей, совпадающих с карнавалом в Венеции! Ведь именно тогда для стригоев наступало желанное время реализации лицензий, выданных тем ненавистным лицемером, которого благоверные католики называют земным святым — верховным понтификом Ватикана. Только на десять быстротечных дней второй половины февраля Венеция окутывалась обезличивающей защитой пестрых карнавальных костюмов. И тогда уже ни Бог, ни Дьявол не способен был различить, кто именно скрывается под широким плащом-табарро: человек или стригой, охотник или жертва. Десять ночей разнузданного кровопролития, десять ночей свободы от унизительного Соглашения… Но ничего, — вишневые губы Андреа приподнялись в издевательской усмешке, обнажая белоснежные клыки, — скоро все изменится! Рухнут жалкие правила, навязанные выжившими из ума «Совершенными», придет время молодых кланов и наступит совершенно другая эпоха — эра стригоев! А пока придется смирить гордость и гнев. Нужно расчетливо затаиться и терпеть, все туже и туже сжимая кольца тщательно подготавливаемой мести на горле ослабевшего, ничего не подозревающего врага. И ждать, просто ждать!
Андреа неспешно пригубила надоевший напиток, маслянисто поблескивающий в бокале из драгоценного венецианского стекла. Недопитая капля, густая и тягучая, медленно скатилась по причудливо выгнутому краю сосуда, пятная длинные девичьи пальцы. Стригойка задержала глоток во рту, смакуя терпкую жидкость. Кровь — вот единственный изысканный нектар, достойный древних демонов мифической страны Ингиги, описанной в проклятом «Некрономиконе» безумного араба Абдула Аль-Хазреда, молоко ужасной богини Ламмашты — матери Тьмы. С чем можно сравнить вкус этого непревзойденного напитка, пьянящего сильнее знаменитого вина «Барбареско», одурманивающего приятнее любого наркотика, дарящего саму жизнь и непроходящую сияющую молодость. Андреа негромко застонала от восторга, смакуя вкус крови. Наслаждение, не сравнимое даже с объятиями самого искусного любовника и с жалобными, ласкающими слух воплями умирающего врага. Жизнь ради крови и кровь ради жизни.