— Эх, мне бы вот эту саблю! — раскатывала я губы. — Ага, фиг тебе, дура наивная. Этт клинок принадлежал длинной династии османских султанов и стоит… Сколько-сколько он стоит? Да лопни мои глаза! Нет, лучше не смотреть — таких сумм просто не должно существовать в природе! Или вот эта потрясающая рапира.
Она создана марсельским мастером Вийоном Батарди в 1734 году. Хм, купи лучше губозакаточную машинку, Селестина, да не зарься на клинок из коллекции французских королей. Клянусь стрелами святого Себастьяна, вот ей богу — распотрошу свой банковский счет, да и — эх! — куплю какой-нибудь раритетный меч!
Но у меня почему-то все не хватало дерзости отдать за палаш, рапиру или фламберг такую немереную кучу евро, что за нее спокойно можно было бы приобрести средних размеров городок, и так неосмотрительно разбазарить многолетние финансовые накопления моей семьи. Поэтому все эти смелые замыслы до сих пор так и оставались нереализованными, намертво затормозившись на стадии заветного мечтания. Впрочем, мастер Кацуо любит изо дня в день повторять одну и ту же, совершенно непостижимую моему разумению фразу, гласящую: не мы выбираем оружие, а оно выбирает нас. Но вот как это происходит на самом деле — я пока так и не поняла.
Итак, я осознала, что крутого спецназовца из меня не получится, и неохотно положила мачете обратно на полку. Убедилась, что разгребать эти завалы на ощупь — дело неблагодарное и никчемное, достала из кармана фонарик и нажала на кнопочку «вкл». Тонкий лучик бледного света переползал с коробки на коробку, еще сильнее сгущая темноту, обступающую меня со всех сторон. «Увы, — обреченно подумала я, — вот меня и настигла справедливая расплата за ненормированный перерасход патронов. Видимо, придется тащиться обратно к дверям и запалить потолочные светильники. Ибо в такой свалке сам черт ногу сломает!» К копытам лукавого я не испытывала никакого сочувствия, но вот своим драгоценным здоровьем рисковать не собиралась. Это только у ангелов и кошек по семь жизней, а у меня — одна, и поэтому прожить ее нужно так, чтобы не было мучительно больно…
Ой! Я налетела на высоченный стеллаж и громко охнула. И в самом деле — больно. Определенно, нужно предложить брату Бернарду всю отловленную мелкую нечисть типа тех трех недомерков-гомункулусов, что у него в лаборатории томятся, загонять на этот треклятый склад. Готова поспорить на что угодно — они здесь через полчаса сами успешно поубиваются, и нам даже никаких боевых молитв тратить не придется. Дешево и сердито. И главное, минимум хлопот по восстановлению потраченной ментальной энергии. А может, сюда и нашу прожорливую русалку перебазировать? А то эта бабища с селедочным хвостом хомячит в день по десять килограммов креветок и уже разъелась, пожалуй, до центнера живого веса. У нас тех, кто двойку на коллоквиуме огреб или еще как проштрафился, традиционно отправляют кормить эту подопытную дочь Нептуна, а кушает она, надо признать, весьма медленно и некультурно — громко чавкая и рыгая. Зрелище не из приятных. Поэтому весь наш курс дружно ненавидел сие главное украшение монастырского вивария. Хотя нет, от русалки брат Бернард не откажется даже ради спасения собственной души — у нее же такой выдающийся во всех смыслах бюст, что даже сама сестра Аннунциата тихо дохнет от зависти. То-то главный экзорцист так любит медитировать в удобном кресле перед аквариумом со своей ненаглядной водоплавающей Памелой Андерсон… Нет, все-таки наш мир довольно справедливо Господом устроен — у каждого свои тараканы в голове, причем у некоторых — весьма крупные!
Лучик фонарика заполошно метался по проходу между полками и ярусами, высвечивая острые края каких-то конструкций и угловатые предметы непонятного назначения. Я, кажется, окончательно заблудилась где-то в самом центре обширного склада. Может, пора начинать орать «помогите»? А то глядишь, недель через пяток найдут в этом лабиринте мой вдрызг переломанный костяк, начисто обглоданный крысами. Испугавшись подобной мрачной перспективы, я набрала побольше воздуха в легкие, широко открыла рот и зычно гаркнула требовательным тоном:
— Помогите, спасите — умираю!
— Между прочим, иудеи по пустыне египетской сорок лет блуждали — и ничего, не померли! — немедленно донесся до меня чей-то насмешливый отклик.
— Чего вопишь-то как оглашенная, страшно поди стало?
— Так это, заблудилась я, кажется! — осторожно вякнула я, так и не определив поначалу, мужчине или женщине принадлежит этот необычно низкий голос. Лучик фонарика высветил что-то необъятно-монументальное.
— Если кажется — креститься надо! — наставительно усмехнулись из темноты. — Али ты нехристь какая богомерзкая?
— Ну вот еще, ничего подобного! — возмутилась я. — Я самая что ни на есть правоверная католичка!
— Ой, что-то я в этом сильно сомневаюсь! Худющая ты какая-то, бледнющая, рыжеволосая и подозрительно зеленоглазая. А ты часом не мавка?
— Да человек я, че-ло-век!
— Хм, — продолжала сомневаться темнота. — А может, тебя стукнуть разок-другой на всякий случай?
— Послушайте, как вас там, — непритворно вознегодовала я, — что вы себе позволяете? А вдруг вы сами носферату или волколак?