— Не жизнь и не смерть? — содрогнулась я.
Старик неопределенно пожал плечами:
— А что есть смерть?
Я молчала.
— А жизнь? — повысил голос Павел.
И опять у меня не нашлось ответа.
Святой лодочник разочарованно всплеснул ладонями и начал отчаливать, оставляя меня на пирсе. Его лицо отражало хмурое разочарование.
— А любовь, отец? — крикнула я с рыданиями в голосе. — Разве любовь ничего не значит?
— О-о-о, — нахмуренное чело Павла мгновенно прояснилось. — Она-то, дочка, посильнее жизни и смерти будет! И уж подавно сильнее проклятых кровососов!
— Значит, ее и спасать стану! А то я свою богоданную любовь совсем загубила! — я сильно взмахнула руками и прыгнула прямо в гондолу, не без труда преодолев полосу темной воды, успевшей отделить лодку от причала. Павел легко поймал меня за талию и усадил на обитую сукном скамейку в центре лодки.
— А вот это мудрое решение! — морщинистые губы благословляющим жестом коснулись моего влажного лба. — Ну, с Богом, значит!
Маленькая гондола птицей летела по извилистому руслу Большого канала.
Глава 10
— Ой, мороз, мороз, не морозь меня, не морозь меня-а-а, моего коня! — со всей дури горланил Натаниэль, зябко приплясывая вокруг вычурного мраморного надгробия. — У меня жена, ой, красавица… — он игриво пихнул под ребра кутающуюся в шубу Ариэллу. Ангелица скуксилась.
— У меня жена, ой, ревнивая… — воодушевленно продолжил Нат, нежно обнимая и лобызая отлитого из бронзы дога, величиной ничуть не уступавшего знаменитому заморенному казацкому коню.
Ариэлла громко чихнула, подтверждая правоту этого высказывания.
— У меня жена, ой, сопливая! — издевательски закончила Оливия, прикладываясь к почти опустевшей бутылке с русской водкой, а затем передавая ее Симону де Монфору. Получив в руки литровую стеклянную тару, Великий грешник заметно оживился и надолго припал к узкому горлышку, натужно дергая тощим кадыком.
— Много пить — вредно! — наставительно предупредила Ариэлла.
— Мало — тоже, — неразборчиво буркнул Симон, держась за бутылку, как утопающий за соломинку.
— Все, что есть хорошего в жизни, — либо греховно, либо аморально, либо ведет к ожирению! — посетовала Оливия, протягивая руку к вожделенному напитку и отбирая остатки водки у не на шутку увлекшегося де Монфора. — Не желаю умирать здоровой, святой и тощей!
— А я читал, что водку рекомендуют с соком смешивать! — с видом знатока сообщил грешник.
— Так ведь мы и смешиваем… с желудочным, — лукаво ухмыльнулась Оливия.
— И все равно, она и без всего — хороша! — Симон рукавом смахнул выступившие на глазах слезы и запихал в рот огрызок бутерброда с промороженной копченой колбасой и квелыми маринованными помидорами. — Как это все-таки здорово, что у русских есть благородная традиция оставлять на могилах своих близких выпивку и закуску…
— Это точно! — согласно поддержала его валькирия, допивая бутылку и пряча утратившую актуальность тару в сугроб.
— Как это все-таки здорово, что у русских есть благородная традиция оставлять на могилах своих близких выпивку и закуску…
— Это точно! — согласно поддержала его валькирия, допивая бутылку и пряча утратившую актуальность тару в сугроб. — Иначе мы, дожидаясь Селестину, давно бы тут до смерти замерзли.
Раскрасневшаяся от спиртного Ариэлла молча кивнула обмотанной шалью головой. Не смотря на свои ханжеские сентенции, она тоже отведала вредного напитка, решив из двух зол — водка и обморожение, предпочесть первое.
— Я вспомнил, у русских еще одна привычка имеется! — пьяно прищурился Симон. — Кто допил последний глоток, тому и идти за новой порцией. И называется этот человек — засланец.
— Кто засранец? Это я-то засранец? — обиделась плохо расслышавшая финальное слово Оливия. — Ты, старый хрыч, ври да не завирайся. А то я из тебя такого засранца сделаю, век не отмоешься. Вон, пусть теперь Нат идет — бутылку ищет. А то он так совсем извращенцем заделается — уже минут десять с этой железной псиной взасос целуется. Он у нас теперь кто — зоо-бронзо-некрофил, что ли?
— М-м-м, — возмущенно промычал Нат, не оборачиваясь к пылающей гневом валькирии.
— Ты мне еще помычи, телок! — подбоченилась Оливия. — Совсем без Селестины оборзел и распоясался. Вот вернется худобина, она тебе… — валькирия осеклась и шаткой рысцой бросилась к ангелу, попеременно то охая, то давясь язвительным смехом.
Ангел смотрел на нее ошалело вытаращенными, полными отчаяния глазами. Его мокрые губы намертво прилипли к холодной морде бронзовой собаки.
— Доцеловался! — возмущенно констатировала ангелица, недовольно морща лоб. — И что мне теперь с тобой делать прикажешь, любвеобильный ты наш?
— Смотрится он просто шикарно! Давай оставим его здесь, — предложил Симон, складывая пальцы окошечком и через полученный объектив, с видом ценителя любуясь необычной художественной экспозицией. — Да он же настоящий секс-символ! Геракл, Адонис, Купидон. Самсон, разрывающий пасть догу!
— Молчи лучше, юродивый, а то я тебе самому пасть порву! — схватилась за голову растерянная Оливия. — Не отряд, а стадо идиотов!
Ариэлла рыдала в голос, уткнувшись в плечо плененного возлюбленного.
— И все равно, нужно его как-то отодрать! — пришла к однозначному выводу валькирия, критически разглядывая невезучего ангела и облекая свое решение в столь двусмысленную форму.