И печени копьем нам не пробили,
Нам благовоньями тела не умащали,
Но мы любили… Как же мы любили!
Паденьем запятнали Книгу Божью,
Ее страницы оскверняя кровью,
Мы не гнушались завистью и ложью,
Бессмысленно гоняясь за любовью.
Мы, словно крест, несем теперь по миру
Апостольскую тяжесть откровенья,
Елеем — ласку, поцелуем — мирру,
И грех земной любви прикосновенья…
В дверную створку тихонько постучались.
Он рванулся не только телом, но и всей душой, торопливо вскочил с колен, метнулся к двери и распахнул ее широко. На пороге стояла она.
Все помыслы и сомнения мигом вылетели из его головы, оставив после себя одну лишь всепожирающую, все заслоняющую радость и дерзкое мальчишеское ликование — она пришла! Ему так хотелось верить в то, что она пришла не только по воле Господа, но и по зову своего сердца. Верить, что она его любит! Он обнял ее горячо и пылко, неловко, чуть скованно целуя золотые локоны, прохладные щеки, плотно сомкнутые ресницы и два лепестка розы — ее мягкие, доверчиво подставленные губы. Он уже так давно не был с женщиной, что почти забыл, как это упоительно. Упоительно до самозабвения, до полного растворения в другом человеке… Она закинула руки ему за шею и ответила на поцелуй — с наивной, неумелой готовностью. Голова прелата закружилась, повергая их обоих в пучину греховной страсти. Мужские руки скользнули по стройному девичьему телу, словно не смея поверить в его невинную доступность. Одежды торопливо спадали на пол… Последняя предсмертная вспышка свечи неожиданно ярко озарила Маргариту, распущенными волосами и застенчиво скрещенными руками прикрывающую обнаженную грудь… Не выпуская из объятий, не отрывая губ от ее рта, он увлек девушку на призывно расстеленное ложе и поспешно накрыл своим телом, сплетая руки с ее руками, погружая напряженное мужское естество — в желанную мягкость между ее раскрывшихся бедер… Это стало наслаждением на грани боли — слаще манные небесной, торжественнее мессы и таинственнее предсмертного соборования. Она отдавалась ему беззаветно — вверяя и жизнь свою, и плоть, и помыслы. Она пьянила сильнее выдержанного церковного кагора. Он упивался ею, но все никак не мог напиться, истомленный многолетней жаждой. О, эти плечи ее, груди ее, лоно ее…
— Я хочу быть с тобой нежным! — шептал он, будто принося обет перед Богом и самим собой.
И невесомым дуновением страстного соития по келье плыло его тихое стенание — Маргарита, желанная моя, возлюбленная моя!
Предначертанное Господом свершилось. На счастье ли, на беду ли…
Это проявилось через пару месяцев. Обычные Женские недомогания так и не пришли, сменившись ежедневными приступами выматывающего головокружения и надоедливой утренней тошнотой, оставляющей после себя неприятный привкус желчи во рту и смешанный со стыдом испуг. Маргарита стала слезливой и обидчивой, принимая на свой счет любое случайно услышанное слово. Прежде тоненькая, даже худая той особой худобой юности, она начала раздаваться в талии уже на третьем месяце беременности, потому что ребенку просто не нашлось достаточного для развития места в этом легком маленьком теле.
Справедливо опасаясь невозможности достаточно долгое время скрывать от всех свое щекотливое положение, Маргарита несколько раз звонила по оставленному архиепископом номеру телефона, рассчитывая получить обещанную им помощь и защиту. Но девушке не повезло. Неизменно вежливый секретарь в безукоризненно официальных фразах отвечал, что прелат спешно отбыл в Рим для возведения в кардинальский сан. И никому не известно, когда он возвратится обратно в Верону, да и вернется ли сюда вообще.
Маргарита впала в панику. Ситуация оказалась безвыходной. Будучи уже не в силах утаивать закономерно развивающуюся беременность и опасаясь гнева со стороны строгих монахинь, она обратилась к Богу, умоляя спасти и охранить ту, которая так послушно исполнила его благую волю. Однако Иисус молчал… Немало бессонных ночей провела Маргарита в молельне, распростершись ниц перед равнодушным распятием и прижимаясь пылающим от отчаяния лбом к холодным каменным плитам. Она призывала смерть на свою неблагоразумную голову, проклиная и оставившего ее Гавриила и собственную доверчивую непредусмотрительность. Растущее в ее лоне дитя пока не вызывало в сердце юной матери никаких положительных эмоций, оказавшись не долгожданным даром — а нежеланной и обременительной обузой. Сама еще не вышедшая из детского возраста, Маргарита оказалась совершенно не готова к внезапно обрушившимся на нее тяготам грядущего материнства, растерявшись перед лицом неминуемой огласки и последующего позора. И лишь в одном она оставалась непоколебима. Что бы ни случилось с ней самой, какие несчастья и испытания ни ожидали ее в будущем, согрешившая монахиня намеревалась любым доступным ей способом оградить от разоблачения того, кто стал невольным виновником постигших ее неприятностей. Всем жаром лишенного сострадания сердца, всем пылом так и не раскрывшейся души, всей страстью не успевшего окончательно развиться тела Маргарита полюбила мудрого и красивого архиепископа Збышка, ни на одно мгновение не допуская крамольной мысли, что он способен бросить и забыть ту, которую обнимал и целовал столь самозабвенно. Ведь, как известно, все мы веруем в первую очередь в то, во что нам хочется верить более всего.