Мы пересекли открытое пространство и приблизились к жилым домам. Площадь Сан-Марко закончилась, далее начинались улицы. И тут я неожиданно вспомнила предупреждение графа Деверо, касающееся темной стригойской магии, не позволяющей мне покинуть пределы очерченной каменным бордюром территории.
— Не бойся, — словно угадав мои испуганные мысли, ласково улыбнулся Конрад. — Я все слышал! Это тебе непросто выйти из защитного поля стригоев, а мне, — мужчина иронично хмыкнул, — раз плюнуть, — и он не раздумывая вступил в ближайший переулок.
Я испытала кратковременную вспышку боли, словно в мой утомленный разум впились сотни добела раскаленных железных крючьев. Вцепились и… не смогли удержать.
— Я ведь и сам — нечисть! — спокойно признался мужчина, сжимая меня в своих спасительных объятиях. — Что мне какие-то паршивые стригои. Вот так-то, милая!
Я в упор встретила испытывающий взгляд его темных глаз.
«Нечисть? — совсем растерялась я. — Так он не человек? Помоги мне, Господи, да кто же он тогда такой на самом деле?»
И до предела вымотанная навалившейся усталостью, переживаниями, смутным страхом за свою дальнейшую судьбу и физическим истощением, я беззвучно лишилась сознания, доверчиво покоясь на руках мужчины, целеустремленно уносящего меня прочь, в запутанное переплетение темных городских улиц…
Конрада обуревали двоякие чувства. С одной стороны, и сам весьма склонный к различным неадекватным выходкам и авантюрам, он безмерно восхитился отчаянной дерзостью рыжеволосой экзорцистки, осмелившейся бросить вызов столь опытному бойцу, коим и являлся граф Деверо. О да, в былую пору их кратковременной псевдодружбы вервольфу довелось провести немало учебных схваток со стригоем, и уж кто-кто, а он-то никогда не питал наивных иллюзий относительно воинских талантов ненавистного кровососа.
Но в противовес всему сказанному, Майер сильно недоумевал — неужели и вправду идеалы и убеждения способны оказаться настолько сильнее врожденного инстинкта самосохранения, чтобы толкнуть девушку на стопроцентное самоубийство? Говорят, что цель всегда оправдывает средства. Какие же цели преследовала Селестина? Конраду уже довелось испытать на собственной шкуре такое, что привело бы в трепет и содрогание любого нормального человека. И поэтому он не без основания полагал — выжить можно всегда. В Раю ли, в Аду, под крылом католической церкви и даже под гнетом власти стригоев. Другой вопрос — насколько подобное существование можно считать жизнью? В его изрядно очерствевшей душе давно уже воцарился Ад, хотя довольно-таки удобный и комфортабельный. Но она, она… И будучи пока что не в силах осознать скрытую мотивацию ее отчаянной храбрости, Конрад невольно проникся к Селестине глубоким и искренним уважением. Что, впрочем, ничуть не поуменьшило терзавшего его физического желания.
Но сейчас его раздирали противоречивые эмоции. Он еще там, на площади, лихорадочно наблюдая за поединком, страшно маялся от неопределенности. С одной стороны, он готов был душу отдать за эту загадочную девушку, а с другой — отлично запомнил предсмертные слова брата Бонавентуры, поручившего Майеру отыскать второго эрайю, чтобы верой и правдой послужить Господнему делу. Что же сейчас важнее для Конрада — любовь или задание монаха? По представлению вервольфа, этот второй боец непременно должен обладать могучей статью, недюжинной силой и умом гения. Наверное, по предвидению монаха-госпитальера, встреча с избранным воином и должна была состояться ровно в полночь на площади Сан-Марко, но вместо этого неисповедимые пути Божьего промысла привели в назначенное место неугомонную рыжую девчонку, умудрившуюся влезть в очередные неприятности.
Конрад мысленно усмехнулся. «Вот ведь язва какая! — умильно промелькнуло у него в голове. — И черт ее не берет даже, эту Селестину. То она Андреа дорогу перейти умудряется, то в стужу по городу носится, то Рауля на дуэль вызывает… Прелесть, что за девочка!»
И вот эту-то непредсказуемую девушку Конрад и вожделел больше всего на свете.
И вот, радостно прижимая к груди окровавленный, впавший в беспамятство приз, вервольф торопился домой, готовый до последнего вдоха защищать и укрывать от любопытных взоров ту, которая казалась ему слаще ангельского пения, дороже судьбы всего человечества и спасительнее Божьего прощения. Вервольф обрел любовь и не собирался от нее отступаться. Ведь что еще в этом мире способно успешно противостоять всесокрушающей силе слепого и самозабвенного мужского либидо? Да пожалуй — ничто!
Умей мечтать, но не становись покорным рабом собственной мечты. Но, увы, к Конраду это уже не относилось. Он буквально обезумел, лишился последних крупиц благоразумия, любуясь нежными бледными девичьими устами, ее впалыми щеками, оттененными длинными черными ресницами. Его мужское естество отчаянно бунтовало, требуя немедленного удовлетворения самого сильного природного инстинкта. Эта девушка непременно должна принадлежать Конраду — сейчас, немедленно. И даже если сразу же после желанного акта плотской любви его немедленно упекут в самые жуткие глубины Ада, то пусть так и произойдет! Сейчас даже перспектива подобного жестокого наказания оказалась уже не способна остановить его подчинившееся страсти тело. Наверное, в этот самый миг бессмертная сущность вервольфа окончательно и навсегда отринула сторону Света, погружаясь в пучину его личного Ада.