Венеция, понятно, не стала исключением из этого печального правила. В ней насчитывалось целых пять кладбищ, три из которых, спешно созданные во времена ужасающего разгула бубонной чумы, в настоящее время не использовались, а стояли забытыми и заброшенными. Это считалось обоснованно благоразумным деянием, ведь одному Богу известно, какую страшную заразу можно по неосторожности выкопать в тех мрачных, полуразрушенных склепах. Но самым пышным и обширным в Венеции считалось огромное кладбище Святого Христофора, занимающее один из множества маленьких островков, образующих этт удивительный город, — остров Сан-Микеле.
Водный транспорт не работал, видимо, не доверяя отвратительной погоде, выражающейся в чередовании дождя и снега. На все корки костеря черную стригойскую магию, я дошлепала до ближайшего причала и хмуро уставилась на плавающие в воде льдины. Вечер давно уже вступил в свои законные права, старательно сливая чернильную тьму грозового неба со столь же беспросветной гущей Большого канала. Я приуныла. В условиях ощутимо надвигающегося шторма путешествие по воде превращалось в весьма рискованное предприятие.
Мои ноги, обутые в зимние ботинки на меху, успели замерзнуть, а прищуренные глаза, которыми я напряженно всматривалась вдаль, покраснели и слезились. Я неоднократно пожалела, что не прихватила с собой одну из бутылок со спиртным, во множестве заполняющих бар в квартире вервольфа. Плюс ко всему, я где-то посеяла свои отличные перчатки. Одеревеневшие на ледяном ветру пальцы посинели и утратили чувствительность. И я совсем уже намеревалась засунуть их в рукава куртки, как вдруг заметила бледное пятнышко света, медленно плывущее по беспокойно волнующейся воде. Клянусь слезами Богоматери, это была гондола.
— Эй, там, на борту! — отчаянно закричала я, размахивая руками и подпрыгивая на угрожающе затрещавших досках хлипкого пирса.
— Гребите сюда!
Скрип, издаваемый веслом, плавно ходящим в железной уключине, становился все громче, приближаясь к берегу. И вскоре я уже смогла рассмотреть старое, латанное-перелатанное суденышко, кое-где еще сохранившее следы синей, лохмотьями слезающей с бортов краски. На кормовом настиле этого дряхлого раритета стоял не менее изношенный лодочник, сгорбленный и седобородый. Гондола плавно причалила к моим ногам, стукнувшись о пирс.
— И чего же ты тут делаешь, дочка? — на меня глянули выцветшие голубые глаза, лучившиеся приветливостью и оптимизмом. — Что понадобилось такой красивой девушке на этом захудалом причале, да еще в ночь, когда все веселятся на карнавале?
— И тебе доброго здравия отец! — с облегчением рассмеялась я. — Не иначе, мне тебя Иисус послал!
— Да нет, вряд ли! — непонятно хмыкнул старик, опираясь на весло и задумчиво забирая в кулак свою длинную окладистую бороду. — Помнится, его самого ходить по воде учить пришлось…
Я почувствовала, как мои волосы суеверно зашевелились на голове, вздыбленные ужасной догадкой.
— Отец, — испуганно проблеяла я, — а тебя как зовут, не святым ли Павлом случайно?
Старик хитро усмехнулся:
— Ну, святой, не святой — об том не нам с тобой судить, дочка. А родители и впрямь Павлушей кликали…
Я невольно отшатнулась назад:
— Отец, а не ты ли мертвых людей через Огненную пропасть переводишь, которая отделяет Рай и Ад от нашего мира?
— Эко ты, дочка, умно завернула! — неожиданно басовито рассмеялся старик. — Чистилищем ту пропасть называют. Бывает, кого и переведу, а случается, — тут он выразительно похлопал по веслу, — и перевезу.
Я потрясенно сглотнула, не смея вымолвить более ни слова, и окончательно убедившись, что за мной пожаловал сам Великий поводырь умерших душ.
— Ну, решайся же, дочка! — Павел приглашающе протянул раскрытую ладонь, предлагая мне подняться на борт утлого суденышка. — Ночь близится, да и непогода не на шутку разыгралась. Если уж отплывать, то только сейчас, а то глядишь — через несколько минут уже поздно станет. Решайся!
— А Господь мне поможет? — выразила надежду я.
— Хм, — откровенно засомневался Павел, — а не пора ли взрослой да самостоятельной стать? Самой решать — зачем жить и ради чего умирать стоит? На Бога надейся, а сам не плошай.
— Ой, если я с вами поплыву, то, значит, я умру? — робко спросила я, одну ногу несмело занеся на нос гондолы, но другой — продолжая прочно стоять на причале.
Павел сердито всплеснул руками.
— Бог с тобой, дочка! И как это только у тебя язык подобное сказать повернулся? Я ни в Рай, ни Ад никого насильно не заманиваю.
— А как же тогда? — недогадливо вопросила я, все еще колеблясь.
— А вот так! — посерьезнел лодочник. — Это уж как каждому из нас на роду написано. Одним — и на земле Рай, а другие и в Аду достойными людьми остаются. Это уж как ты повернешь, так оно и сложится.
— А потом я смогу вернуться к прежней жизни? — с надеждой спросила я, пристально заглядывая в блеклые глаза собеседника и стараясь почитать в них желанный ответ.
Но Павел торопливо отвернул голову.
— Э, нет, дочка, — печально промолвил он. — Это тебе не детские шалости. Ты сама понимать должна — коли принято решение, то обратного пути уже нет.