— Понятия не имею. Отдайте мне, отнесу обратно, — Тьерри забрал вещицу, мимолетно поразившись бархатной мягкости старого дерева. Уже направившись к выходу, молодой человек спросил через плечо: — Может, все-таки перенесем Рамона вниз? Мне станет гораздо спокойнее, если он будет находиться за надежным засовом.
Отец Ансельмо протестующе замахал руками, словно ветряная мельница под порывами урагана.
— Ни в коем случае! Ваш брат сейчас очень слаб, несмотря на все мои старания! Ему необходим покой. Любое перемещение может вредоносно сказаться на здоровье мессира Рамона! Если считаете нужным, поставьте снаружи караульных. Да и я неотлучно буду рядом, так что…
Взявшийся за ручку двери Тьерри занес ногу через порог, но все никак не мог уйти, изыскивая все новые предлоги задержаться:
— Монсеньор Олиба прибыл. Сходили бы, засвидетельствовали ему свое почтение. Кстати, епископ привез весьма любопытный человеческий экземпляр — некоего брата Доминика, мастера по уличению еретиков и злоделателей…
— Тьерри, — мягко, точно обращаясь к ребенку, проговорил старый библиотекарь, — мы оба прекрасно знаем, что его высокопреосвященство терпеть меня не может. Успокойся. Ступай, займись своими делами. Если с твоим братом что-нибудь произойдет — я немедля извещу тебя. И… — монах замялся, но все же договорил: — и я уже слишком стар, чтобы всерьез чего-нибудь пугаться. Я помню, чем порой становится мой воспитанник. И верю, что Господь не оставит нас во времена невзгод.
«Дряхлый упрямец! — Тьерри еле сдержался, чтобы как следует не хлопнуть дверью. — Он прекрасно понял, что я пытался удалить его от Рамона и теперь не сделает из комнат ни шагу! Великомученик мне совершенно ни к чему, а живой хранитель библиотеки весьма пригодится… Ладно, приставлю к дверям охрану. Задержать его они вряд ли смогут, но хотя бы поднимут шум. Ах, отче, отче, что вам стоит хотя бы на часок убраться оттуда…»
* * *
«Это все моя вина».
Старый бенедиктинец знал — на самом деле это не совсем так. Обитатели замка Ренн сами выбирали свою участь, однако на него была возложена ответственность за воспитание подрастающих наследников. Он не смог уберечь юные умы от притягательного и гибельного зова Тьмы. Для Рамона, похоже, пришла пора расплаты — даже если сейчас он оклемается от яда, растворившегося в крови, очень скоро его сожжет дотла иной яд, пропитавший насквозь его темную душу. Возможно, то, что задумывал Тьерри, стало бы для несчастного благодеянием.
Отец Ансельмо был стар, но ясность мысли он сохранил, а умение читать чужие мысли по глазам и по лицам с годами лишь становилось острее. В глазах Тьерри он прочел смертный приговор Кровавому Рамону и правильно истолковал настойчивость, с которой Транкавель-средний пытался выманить его из комнаты. Казалось бы, чего проще: на краткое время выйти за дверь и вернуться, когда все будет закончено.
Разве так скверно — стать молчаливым пособником благого дела?
Но дело это не станет ли для среднего брата первым шагом на ту тропинку, что привела во тьму брата старшего? Ибо благими намерениями мостятся самые неприятные дороги…
Спор между долгом и милосердием в душе отца Ансельмо начался не вчера, но растянулся на десятилетия. Старый хранитель книг с сожалением признавал — пока он раздумывал и колебался, другие действовали. И что бы он ни предпринял теперь — все будет поздно. Время упущено. Ничего не вернуть и не исправить. Можно только стереть все написанное на скрижалях и начать заново, но как, во имя Всевышнего, это сделать?..
За размышлениями монах упустил из виду то краткое мгновение, когда лежавший на постели человек открыл глаза. Еще некоторое время тело сохраняло полную неподвижность; лишь глаза с расширенным во всю радужку зрачком обежали комнату, ощупали согбенную фигуру дряхлого библиотекаря, метнулись к неплотно прикрытой двери, задержались на столе, где, аккуратно разложенные в ряд на мягкой замше, хищными синеватыми лезвиями поблескивали три хирургических ножа.
Разум, сопоставлявший увиденное, сейчас не принадлежал человеку. Скорее то был примитивный, но жестокий и хитрый разум большого хищника — того, что в иное время был лишь частью, хотя и немалой, Рамона де Транкавеля. Того зверя, который порой брал верх даже в совершенно здоровом теле, и который теперь совершенно возобладал над одурманенным ядом человеческим рассудком. А у Рамона-хищника было только два желания: свобода и кровь.
Отец Ансельмо слишком поздно заметил размытую тень, перечеркнувшую комнату. С запоздалым ужасом он вдруг осознал, что возносится в небеса. Попытка монаха издать хотя бы единственный звук, окликнуть воспитанника по имени, предостеречь стоявших за дверью стражников свелась к слабому полузадушенному сипению, более подходившему гибнущей в когтях хищника жалкой полевой твари, чем брату ордена Святого Бенедикта.
Но жизни старого библиотекаря не суждено было оборваться сегодня, в ветреный день середины октября. Зверь не прельстился подобной жертвой — хорошенько встряхнув добычу, он попросту отшвырнул ее в сторону. Пролетев через всю комнату, отец Ансельмо врезался в стену и остался лежать у ее основания, сломав несколько ребер и крепко приложившись затылком.