Чтобы никому из сновавших туда-сюда теней не мешать, и чтобы они, в свою очередь, платили нам взаимностью, мы устроились на тесном пятачке между двумя валунами и одной глыбой с неприятно острыми углами. Зурилов все вертел головой — похоже, пространство это ему нравилось еще меньше, чем мне, и он ожидал неприятностей со всех сторон одновременно, потому что он не знал того, что было известно мне: тени не нападают, они дорожат даже и такой формой своего существования, полное рассеяние их страшит — но ни на что другое они не могут рассчитывать, если и здесь позволят себе то, за что сюда попали. Опасность в Аиде могла проистекать только от таких же полноценных — постоянных или временных — обитателей ПС, какими были, в частности, мы. Я попытался в немногих словах изложить ему эту истину, а потом выразил свое недоумение, обращаясь уже к Боричу:
— Слушай, может, ты объяснишь — почему ты позволил, чтобы вас загнали сюда? Только не говори о блокировке: когда вас схватили, наверняка были возможности вывернуться.
— Да уж, наверное, — ответил Борич, нимало не смутившись.
— Почему же?..
Он кивнул:
— Вопрос понятен. Объясняю: по одной причине. Зачем было бы мне — и ему тоже — тратить силы и применять ухищрения, чтобы попасть сюда, если возникла возможность проехаться за чужой счет?
— Ты хочешь сказать, что именно сюда тебе и нужно было попасть?
— Тебе, кстати, тоже.
— Не понимаю.
— Исключительно по лености твоего ума. Но ты, наверное, уже задумался о том: а почему они решили загнать сюда нас?
— Ответ напрашивается: отсюда нам ускользнуть куда труднее, чем из любого другого уголка нашего континуума.
— Пока рассуждаешь правильно. Ну а как по-твоему: не нужно ли им, чтобы и Груздь находился в таком же положении?
— Гм, — произнес я. — Какие-то признаки логики в этом есть. Иными словами, ты полагаешь, что он может находиться здесь?
— Он тут или был тут.
— Вообще-то не исключено, — был вынужден признать я. — Мы полагали, что он был схвачен ими, но вывернулся. Но он мог и не справиться с положением: все-таки не дример. В таком случае они, конечно, могли загнать его сюда — хотя бы таким же способом, как нас.
— Мы полагали, что он был схвачен ими, но вывернулся. Но он мог и не справиться с положением: все-таки не дример. В таком случае они, конечно, могли загнать его сюда — хотя бы таким же способом, как нас.
— Вот видишь, как все просто.
— И все-таки пока это — лишь рассуждения. Доказательств нет.
— Как сказать, — не согласился Борич. — Директор, докажи ему.
Зурилов в эти минуты меньше всего напоминал директора головного научного института системы Груздя. По-моему, он и сам забыл об этом. Но после слов Борича вспомнил и даже приосанился. На миг на нем возникла какая-то приличествующая его чину одежда; но лишь на мгновение, после чего он снова стал немытым и нечесаным дикарем, от которого основательно несло потом. Впрочем, мы и сами выглядели ничуть не лучше.
— Я был у него, — сказал он (очень тихим голосом: обстановка все-таки продолжала смущать его), — в первый же день, когда он не проснулся. Меня… меня пригласили, чтобы выяснить все подробности предшествовавшего дня: где мы были, каким воздействиям могли подвергнуться, вроде облучения — ну и прочего… Кроме того, очень подробно обследовали меня, чтобы выяснить — нет ли каких-либо изменений в моем организме и почему он спит — а я не сплю…
— Очень интересно, — нетерпеливо прервал я его, — но этим еще ничего не доказывается.
— Остров, — сказал Борич, — ты бы потерпел. Дай человеку сказать. Давай, Зурилов.
Директор покосился на меня с некоторой опаской, но заговорил снова:
— В первый день он спал очень беспокойно. Во сне был очень подвижен — все время метался, вертелся с боку на бок, бормотал что-то, один раз даже закричал… И вроде бы даже спел несколько слов.
— Вы все это слышали?
— Да… то есть, если быть точным, в записи — они дали мне прослушать. Думали — может быть, я как-то разберусь в его словах, считали, что они могут относиться к эксперименту, к институту…
— И вы разобрались?
— Ну, в этом я не специалист. Я понял только, что ничего, что относилось бы к нашей теме, в его словах не было. В основном — отдельные слова и междометия. «Да», «Нет», «Не хочу» — вот в таком духе. Правда, на меня это так тяжело подействовало, что я вот и сам… заболел. Но, собственно, я все это сразу же рассказал подполковнику… Еще до того, как мы оказались на этой галере.
Я не сразу понял, что подполковником он назвал Борича; видимо, дрим-инспектор именно так ему представился. Впрочем, по табели о рангах это вроде бы соответствовало.
— Ничего, — утешил его Борич. — Истина от повторения не тускнеет, это очень давно сказано.
— И еще… — проговорил Зурилов как-то нерешительно.
— Не стесняйтесь, говорите все, что приходит в голову, — поощрил его я.
— Понимаете… Если можно, я хотел бы задержаться здесь подольше.
Я не совсем понял его и поднял брови.
— Не хочу просыпаться, — объяснил он. — Там, наяву. Пока еще не хочу. Там я чувствую себя очень плохо. Там я тяжело болен, это неприятно, знаете ли. И непривычно. А здесь…
И он согнул обе руки, напрягая бицепсы, и выразительно потряс кулаками.
— …здесь я словно вернулся в молодость…