Здесь не было склона. Была арка — заостренная кверху, словно готическая, доходившая почти до самого гребня и открывавшая доступ в глубь холма. Нанесенный волнами песок перекрывал вход не выше, чем на три метра, в то время как сама арка имела в высоту — я прикинул — не менее тридцати.
Без особого труда я взобрался наверх и попытался увидеть хоть что-нибудь в открывшемся пространстве.
Сразу это не удалось: как, впрочем, и следовало ожидать, там было темно — во всяком случае, при взгляде отсюда, со стороны света. Возможно, если бы солнце стояло напротив, то оно осветило бы хотя бы ближайшую часть темного пространства; но оно уже миновало нужную точку и сейчас находилось — по отношению ко мне — значительно левее. Озаряло оно только правый от меня край арки. Туда я и направился.
Песок, даже и влажный — не цементный раствор, если и удержится на вертикальной поверхности, то очень ненадолго. Поэтому я сразу же смог убедиться в том, что арка эта была, без сомнения, рукотворной конструкцией.
Из какого материала эта конструкция состояла, я так и не понял. Ни одно название из моего небогатого списка — дерево, металл, бетон, пластик, любым способом обработанная глина — не подходило для обозначения того, что я увидел и потрогал. Правда, сооружение это было покрыто достаточно толстым и плоским слоем соли: видимо, за конструкцией не ухаживали уже очень давно. Годы и годы. Пришлось, проклиная самого себя, снова спускаться, вооружаться раковиной — и, вернувшись, соскребать соль. Когда удалось, наконец, добраться до поверхности, очистив кусочек примерно десять на десять сантиметров, я удивился первозданному блеску открывшегося материала, и мне пришло в голову, что это, может быть, просто стекло, или, вернее, какое-то очень непростое, но все же стекло. Что же, во сне, как говорится, все бывает… А вернее — в Пространстве Сна.
Но ничего более существенного здесь, стоя у входа, узнать было нельзя. Надо было входить в темноту.
Ну что же: самое время было прибегнуть к формулам, которые не раз уже выручали каждого из нас в Пространстве Сна.
Я не замедлил сделать это, и уже в следующую секунду ощутил себя одетым. Кроме рубашки, брюк и легких туфель, я обзавелся сильным фонарем; при мне оказался и мой любимый девятимиллиметровый «магнум», подаренный мне три года тому назад коллегой из Чикагского бюро.
Снарядившись таким образом, я стал спускаться по противоположной, более крутой стороне нанесенного бархана.
Там было не совсем темно, но с каждым моим шагом сумерки все сгущались. Под ногами хлюпала вода — наверное, часть брызг сюда все-таки долетала. Туфли сразу промокли. Но чем дальше я уходил, тем воды становилось меньше, а потом под ногами оказалась и совершенно сухая поверхность. Возможно, она имела легкий уклон в сторону выхода.
Выйдя на сухое место, я включил фонарь и медленно повел им вокруг, по спирали — с каждым оборотом все выше.
Сначала мне показалось, что я ничего не понимаю и, вероятно, никогда не пойму.
Я ожидал увидеть высокие, полого сходящиеся в свод или купол стены — вероятнее всего тоже из стекла, но может быть, и сооруженные из какого-нибудь другого материала.
Не оказалось ничего подобного.
Как бы просыпаясь от прикосновения луча моего фонарика, там, где предполагались стены, засветились и задвигались, одно за другим, какие-то…
Я просто не знал, как это назвать. Не окна, нет. Не экраны. Не выходы куда-то. Не, не, не…
Я словно стоял в центре обширной круглой сцены. А там, где полагалось быть кольцеобразному зрительному залу, по всему периметру сцены располагались — скажем так — выгородки, в каждой из которых были свои декорации и свои персонажи и происходили свои действия, начала которых я не застал и вряд ли смог бы представить себе конец. «Так бывает, — подумалось мне мельком, — в съемочном павильоне киностудии, где по соседству могут репетироваться и сниматься в одно время сцены из современного, исторического и фантастического фильмов».
Осмыслить увиденное мне в первые мгновения показалось невозможным.
Ко всему прочему эти куски времен и пространств, обрывки действий и, возможно, осколки судеб, помимо собственного, внутреннего движения, обладали еще и другим — относительно той площадки, на которой находился я: медленно вращались, не строго по горизонтали или вертикали, но как бы по диагонали, поднимаясь слева снизу в направлении вправо-вверх; вероятно, в это же время за спиной у меня другие подобные же снижались и уходили за горизонт, каким являлась ограничивающая сцену окружность.
Впрочем, может быть, вращались вовсе не они, но та плоскость, на которой стоял я. На собственные ощущения тут, в Пространстве Сна, к тому же не в первом слое, полагаться не следовало: в них слишком много от яви, существующей в узкой рамке того, что мы называем законами природы, и что здесь имеет не большее значение, чем русская грамматика при изучении языка индейцев майя.
Движение, которое я наблюдал, сопровождалось не очень громкими, зато строго подчинявшимися ритму звуками — сухими, не столь глухими, как если бы то был барабан, и никак не звонкими, как звучал бы гонг. «Деревянные звуки», — пришло мне в голову. Одновременно я сообразил, что они не доносятся извне, но как бы рождаются во мне самом и ведут отсчет какого-то времени. Жаль, что я не имел представления — какого именно. Времен здесь могли быть миллионы. Потому что я оказался не где-нибудь, но в Узле, откуда равно достижимы любые макроконы Пространства Сна и в который я хотел попасть уже давно.